Княжья доля

— Лжа все и напраслина, — не выдержал наконец угрюмо сопевший боярин. — Не верь ему, княже. Тать шатучий его родитель. Вечор тайно на мой двор проник и татьбу умышлял. Ежели бы не челядь верная, не быть мне ныне живу, не стоять пред тобой. Ни единому слову не верь, княже.

— Так что ж, предо мною не Кокора, стало быть, стоит? — спросил Константин, невинно щурясь.

— Кокора, — опешил боярин. — Как же не Кокора.

— А отец его не в твоем порубе ныне? — продолжал выяснять князь. — Ты ж говоришь, что ни единого слова правды тот не изрек.

— В порубе он, но только как тать зловредный.

— И тиун твой его не бил вовсе?

— Маленько только, и тот первый начал ручищами своими махать. Тиун у меня хилый, он бы первым никогда на его родителя не полез бы.

— Да как же, — развел беспомощно руками парень. — Неужели и вовсе правды на Руси не сыскать? Да я побожусь, что истину рек.

— Лжа все это, княже, — решив, что дело в шляпе, еще убежденнее завопил боярин. — Ты, княже, мне верь, а уж я не солгу.

— Да как же, как же так-то! Грех это, боярин, ты Бога побойся, — лепетал парень, а в невинных голубых глазах его стояли слезы обиды и отчаяния.

Толпа на площади загудела, как встревоженный улей, но вирник шепнул биричу:

— Угомони.

Тот тут же послушно рявкнул во всю глотку:

— Тихо! — И, то ли повинуясь его властному голосу, то ли завидев, как князь привстает со своего кресла, все разом смолкли.

— Мы так решим, — негромко сказал Константин. — Ты, боярин, немедля за своим тиуном пошлешь. Где он у тебя?

— Так на твоем дворе, княже. А мне-то почему не веришь? — искательно заглядывая в глаза князя, зачастил боярин.

— Пока твое слово стоит против слова Кокоры, и кому верить — не ведомо мне, — веско заметил Константин.

— Так я мигом его приведу, — продолжал суетиться боярин и стал пробираться к своему коню.

Со всех сторон площади вновь встревоженно загудели люди, но тут же снова умолкли, когда князь властно поднял левую руку вверх.

— Тебе, боярин, в другую сторону путь держать, а за тиуном я кого-нибудь из моих гридней отряжу, — заявил он и тут же отдал нужные указания.

Один из молодых дружинников, моментально все поняв, ухватил лошадь боярина под уздцы и повел прочь с площади, но не в ту сторону, где был расположен княжий двор, а в другую, прямо противоположную. Другой же, лихо вскочив на коня, мигом ускакал за тиуном и вскоре привел его, запыхавшегося от быстрого бега и держащегося за хвост кобылы дружинника.

— Все исполнено, княже, — быстро доложил молодой гридень, спешиваясь и толкая вперед тиуна: — Кланяйся, дурень, князю в ноги, да поживее.

Тиун, мужик на вид лет сорока, абсолютно лишенный растительности и на подбородке, и на голове, молча бухнулся в ноги князю, не рассчитав, с силой хрястнулся лбом об угол помоста, но, сдержанно замычав от боли, подниматься тем не менее не спешил.

— Встань, — велел Константин и тут же обернулся к Кокоре: — А ты молчи, или и тебя с площади уведут.

Парень непонимающе захлопал глазами, открыл было рот, дабы сказать что-то, но, одумавшись, тут же захлопнул его с такой силой, что было слышно, как лязгнули крепкие зубы. Чувствовалось, что ему очень хотелось то ли самому поучаствовать в допросе, то ли помочь обличить тиуна, то ли просто излить свое негодование на этого человека, но, избегая соблазна и крепко сжимая челюсти, он так и не проронил ни слова.

— Назови себя, — мягко попросил Константин тиуна.

— Никомед я, — нахально улыбнулся лысый. — Тиун у боярина Завида.

— В закупах ты или обельный?

— Тиун я, — повторил Никомед, явно не поняв вопроса.

— А когда Завид тебя брал в тиуны, он с тобой ряд положил? — допытывался Константин.

— Какой ряд? — вновь не понял Никомед, и князю все сразу стало ясно.

— Стало быть, обельный ты. Ну что ж, а теперь не таясь расскажи, как ты батюшку его избил, — еще мягче и вкрадчивее попросил Константин. — И помни, что бояться тебе нечего. За тебя боярин Завид в ответе, а на тебе вины нет. Ну что же ты, рассказывай, как дело было.

— Ну так иду я тогда, — начал Никомед. — И захотелось мне меду испить, а тут закуп Охрим сидит, батюшка его, стало быть. Я к нему. Знаю, что должен у него мед быть, он же своего Кокору на Оленке по осени обженить хотел, так к свадебке уж, поди, хоть половину, да заготовил. Потому ведь и в закупы пошел, чтоб сыну справу купить добрую. Тот же ни в какую. Говорит, нет у меня вовсе ничего. Меня, — простодушно рассказывал Никомед, — обидка-то и взяла. Ах, ты тиуну лжу говоришь, ну и обошел легонько шелепугой.

— Бил, но не больно? — переспросил Константин.

— Да где там больно-то, — махнул рукой тиун. — А ему нет чтоб стерпеть, так он и сам в ответ начал ручищами сучить, а они у него могутные, так и меня, не поглядел, что тиун, а приложил о землю, инда в ушах зазвенело.

— Ишь ты, буйный-то он какой. — Князь осуждающе покачал головой. — Ну а ты что?