Княжья воля

— Вольно, боец! — бросаю ласковое словцо и прохожу в дом. Мороз с Жилой остаются болтать с Далькой на дворе. Встретившей в дверях старушке ключнице объясняю, что до воеводы. Меня проводят через вытопленную сладким жаром пустующую комнату туда, где хозяин двухэтажной хибары изволит принимать пищу, в свежем исподнем одиноко сидя за дубовым столом обширной трапезной. Постриженная скобкой борода не скрывает малиновой припухлости на левой скуле. Мое появление вызывает в воеводе неподдельное удивление — густые брови скользят на лоб, рука с ложкой застывает возле губ.

— Милавка! — быстро справившись с оторопью, ревет боярин на весь дом. — Угощения гостю!

Угощения на столе и без Милавки хватает, уставлено все мисками и блюдами с закусью щедро, братина с медом стоит, на пятерых питья и еды хватит. Королевский стол, нечего добавить…

Я отрицательно мотаю головой, показывая, что снедать не намерен. Высунувшаяся в дверь баба воткнута обратно повелительным жестом воеводы. Занимаю место за столом напротив Змеебоя, с минуту смотрю как он со звериным аппетитом продолжает поглощать яства.

— Что, Бурун, перешел я тебе дорогу? — спрашиваю, проглотив подкатившую слюну.

— Хм, да я не в обиде, ты не переживай, в следующий раз мы вас побьем! Славно повеселились по-моему, — отвечает, отчаянно работая челюстями.

— Десяток покалеченных и один труп ты называешь славным весельем? А то, что с кистенем за мной шли по-твоему тоже весело?

— За тобой? — воевода так искренне изумился, что у меня всколыхнулись сомнения насчет своих догадок. Я же ясно видел глаза того парня и целеустремленное движение именно на меня, не мудрено принять атаку на свой собственный счет.

— А за кем?

— Вот чую, вздумал ты меня в чем-то винить, — насупился боярин, констатируя неприятный для себя факт. Широкая ладонь вытирает окропленную мясной похлебкой бороду, свинцовый взгляд давит стотонным прессом.

— Разве не ты набирал людей в стенку?

— За своих волков, коль придется, я отвечу. За посадских шавок ручаться как воды не пить — тяжко. Сам виноват — прибил напастника, а надо было в поруб да железом каленым прижечь, дабы признался по чьему наущенью. Спросишь еще чего-нибудь? Может хочешь чего?

— Я правды хочу.

— Для правды ты домом ошибся, гридень.

Первый полоцкий вояка снимает со стола тяжелую кружку с пойлом, запрокинув массивную голову, начинает жадно хлебать. Коричневые струи срываются с бороды на рубаху. Снова мой взгляд останавливается на ожерелье из острых клыков, в такт глоткам мерно колеблющемся на груди. На ночь он эту дрянь тоже не снимает?

— А ведь ты не со змеем бился, воевода, — вылетает из меня рискованное утверждение. Не смог сдержаться, очень уж захотелось глянуть чего слова боярские стоят. Не смотря ни на что, этот крупный, не обделенный мозгами солдафон не вызывает у меня неприязни. Я и шел-то к нему в логово, чтобы исключить злой умысел с его стороны и иметь возможность без оглядки рыть в другом месте, а пацанов с собой потащил, чтобы в случае конфликта было кому меня мертвого до ямы доволочь.

Не спуская с меня испытующего взгляда, острым обломком лучины боярин принимается выковыривать из зубов мясные пломбы.

— Иные людишки похуже зверя дикого и клыки у них не меньше. Тебе ли не знать, наворопник? — говорит, сплевывая на пол недоедки.

Я скептически кривлюсь на своем мимическом максимуме, но спорить со столь верным утверждением не берусь, ибо самый страшный зверь в природе — это хищник о двух ногах, человек, то бишь. Что не раз доказано трудно опровергнуть. Еще труднее мне, выходцу из космической эры поверить в драконов и чудовищ существовавших за какие-то тысячу лет до героического Гагаринского полета. Образование не позволяет конкретно, хоть тресни. В моем понимании драконы — родственники динозавров, а те сгинули за миллионы лет до рождения Буруна и всего полоцкого княжества.

— Про змея не я сочинил. Так уж вышло. Сказители подхватили, понеслось-поехало.

Воевода сыто утирается рукавом рубахи, двигает обеими руками пустые миски к середине стола. Уперев ладони в толстые ляжки, начинает исповедоваться: