Княжич

— Спасибо, — уминала она за обе щеки, посматривая на дверь в комнату матери. — А вы поругались вчера, да? — Грустно спросила она. — Мама хорошая. Правда, правда!

— Я тебе верю, — сидел я рядом с ней, и тоже кушал. — Мы ещё помиримся.

— Точно, точно?

— Конечно, — кивнул я. — Ешь. Не говори с набитым ртом.

— Хорошо, — чуть повеселела она.

— Говорит радио «свобода», — включился приёмник, настроенный на семь утра. — Погода в Сибирске солнечная. Температура воздуха аномально тёплая. Минус десять градусов по Цельсию. В связи с этим, по вашим многочисленным заявкам в эфире звучит песня нашего земляка, Жорки Туза, поющего в жанре шансона. Слушаем!

Не видать мне берегов, не видать — отчаянно.

Лают псы и шантрапа, а ведь я покаялся.

Крики Людки, стоны Таньки, не видать мне больше братья.

Шум волны и леса гул — больше не услышу я.

Замели меня утырки, замели и больно мне.

Мама, братья, друганы, замели, поганые.

Говорит мне вертухай — всё снимай, да поживей.

Ты подонок заслужил, бьёт меня он, наотмашь.

А ведь я, братки всего-то, зарабатывал на жизнь.

Чтобы мамка и сестрёнка, не ходили голышом.

Вот тебе и вот тебе, бьёт меня охранничек.

А ведь я, всего лишь братья, зашибал на хлебушек.

Жить хотел и есть хотел. Пить хотел, любить хотел.

Братаны, вы братаны, а ведь я отчаянный.

— Странная песня, — заметила Юлиана, вслушиваясь в музыку. — А что такое шантрапа и вертухай? — Полюбопытничала она.

— Это, эээ... Давай ка переключим радио на другую волну, — потянулся я к приемнику.

— Бум, бум, — настойчиво постучались в дверь, избавляя меня от попытки объяснить девочке смысл слов из песни, которую явно заказали или каторжники или заключённые тюрьмы, пошел я открывать, без удивления встретив на пороге Жука.

— Михаил, — кивнул я. — По делу или так? — Впустил я его внутрь. — Садись за стол. Перекуси.

— Спасибо, — отряхнул он полушубок, повесив его на вешалку, и прошел к нам, внимательно осматривая пол по пути.

— Ищешь чего? — Заметил я этот взгляд.

Он что, думает, я тут жену вчера избил, и следы крови выискивает?

— Нет. Это я так, — махнул он рукой, усевшись.

— Юлиана, — обратился я к девочке. — Это Михаил Жук. Мой помощник на все руки, — представил я его. — А это Юлиана, моя... — Небольшая пауза между словами. — Моя приёмная дочь, — улыбнулся я ей.

— Приятно познакомиться, — смущенно кивнула девочка, заёрзав на стуле от смущения.

— Взаимно. И спасибо, — по-доброму подмигнул Юлиане Жук, пока она по-хозяйски накладывала ему яичницу в тарелку, умница такая.

Убедившись, что я никого не убил и трупы прятать не надо, Михаил быстренько всё проглотил и ушел, попрощавшись.

— Тук, тук, тук, — вновь постучались к нам, но куда деликатнее, чем до этого Жук. И пяти минут не прошло после его ухода.

— Сегодня ко мне прямо паломничество, — поднял я брови, идя открывать. — Настенька? — Удивился я.

На крыльце стояла хозяйка того петуха, что вечно караулит меня из-за угла и пытается клюнуть в попу, ещё ни разу ему это не удалось, но он бдит. Надеется, гад.

— Здравствуйте, дядя Семён! — поправила она шапку из зайца на голове. — А Юлиана дома? Мы собирались на горке покататься, а потом, а потом... — Подпрыгивала она на месте, как заведённая.

Вот энергии у девочки.

— Да, да, заходи. Не стой на морозе. — Отряхнул я её от снега, успела она уже где-то навернуться в сугроб. — Ты без петуха надеюсь? — Подозрительно осведомился я.

— Неа. Без него, — рассмеялась она, зная наши с ним отношения.

Юлиана же ничего не замечала, кормила она Шарика, что спрятался от меня под стол, выпрашивая у неё хлеб с маслом.

— Смотри, кто пришёл! — Подтолкнул я внутрь дома Настеньку.

— Настя! — Обнялись они, словно лучшие подруги и убежали в комнату Юлианы, шепчась. — Это Маруся, это Федя, — начала моя падчерица показывать Насте своих кукол, оставил я их одних, не мешая.

За окном расшумелись вертолёты, разлетались они туда-сюда, свозя к нам из Сибирска деликатесы на мой день рождения, объявил я одиннадцатое января праздником и освободил всех от работ.

Должны прибыть фокусники, скоморохи, певцы местного разлива, не пожалел я денег. Пусть отдохнут. Заслужили работяги.

Тут из моей бывшей комнаты показалась жена, вышла она ко мне в одном ночном халатике и чинно присела за край стола.

Помолчали. Неловко как-то.

— Это тебе. Остыло, правда, уже, — положил я ей остатки яичницы со сковородки и поставил чайник на плиту, стараясь не смотреть на неё.

— Спасибо, — сухо ответила она, ничего не забыв.