Княжич Юра III

Хотя, с этими тестами, наверное, я сам виноват. Не стоило так откровенно замыкаться на первом сеансе. Понятно, что настроение плохое из-за бесполезной потери времени на что-то мне совершенно ненужное, но, всё-таки, пожалуй, переборщил.

Выглядело же это так: я пришёл к обозначенному кабинету, постучался, дождался ответа с разрешением войти, отворил дверь, вошёл, соблюдая договор с полковником, вытянулся по стойке «смирно» и отрапортовал, что такой-то и такой-то, по приказу такого-то и такого-то прибыл. Дождался указаний. Устроился в кресло.

А дальше. Вот вы знаете, как диалог «сушат»? Вежливо, но жёстко и непреклонно? Односложными и максимально короткими ответами? А ещё, полным отсутствием собственных вопросов. Вот я именно так и начал делать.

Девушка… да, пожалуй, буду называть её девушкой, пока не будет достаточных сведений о её реальном возрасте. Девушка была симпатичная. Высоким ростом или яркой выдающейся фигурой не отличалась, но, в целом, была именно симпатичной. Тёмные волосы, постриженные «лесенкой» чуть ниже плеч, длинные реснички, придающие её голубым глазам выражение наивности и невинности, чуть вздёрнутый носик, округлое личико. И «стандартный» «офисный» стиль одежды. Хотя, наверное, это у них, всё-таки форма такая, для гражданского персонала, а не личный выбор, так как шеврон с символикой Лицея присутствовал, и кого-то в точно таком же брючном «черно-белом» костюме я уже где-то в здании видел.

Вот и сидим мы, получается, на своих креслах, она и я. Знакомимся.

— Лариса Валентиновна, можно, просто, Лариса…

— Лицеист Долгорукий.

Пауза. Сидим. Молчим.

Притом, я не стал складывать руки на груди, перекрещивать ноги, напрягаться, бегать глазами… наоборот — постарался максимально расслабиться в кресле, в котором сидел, успокоил дыхание, прекратил всяческие движения пальцами, руками, ногами.

Вообще, попытался впасть в состояние близкое к медитации. Стать нечитаемым. Тоже способ жёстко замкнуться, но только не совсем традиционный. Так как я ещё и лёгкую, едва заметную улыбку на свои губы выгнал. Сознательно.

Полиграф подобными фокусами обмануть, конечно, трудно, но, кстати говоря, возможно. И даже не теоретически, а практически. И таким вещам учат… там, где надо. Я учился сам. Так что, сильно большими успехами на этом поприще похвастаться не могу. Но, так ведь, и не полиграф передо мной, а человек живой. Без медицинских приборов.

— Сколько вам лет?

— Пятнадцать.

— Мы можем перейти на «ты», а то такой официоз меня немного напрягает? Ты не против, Юрий? — со слегка заискивающей улыбкой спрашивает меня она.

— Нет, — отвечаю я, не меняя своего положения.

— Что «нет»? — уточняет она.

— Не против, — отвечаю я.

— Отлично, — делается её улыбка чуть более радостной. — Как тебе в Лицее, Юр? Как устроился? Как коллектив? Как командиры? Сложностей нет?

— Нет, — прежним порядком отвечаю я. Кстати, я так старательно имитировал состояние медитативного расслабления, что оно на самом деле начало мной овладевать. Только не совсем так, как предполагалось. Я начал чувствовать воду. Она в кабинете была. Какой-то её объём находился в шкафу, в какой-то посуде, возможно, бутылке, точнее, бутылках. А может быть, в графине и стаканах — трудно сказать точно. Она была на окне, в лейке для полива цветов. Она была в блюдцах, подставленных под эти цветы. Она была в недавно скипевшем электрическом чайнике, стоящем на своей базе в углу на тумбочке возле розетки. Она была… в воздухе?

— А как приняли новые товарищи? Проблем не было? — продолжала пытаться хоть как-нибудь расшевелить-расшатать меня она.

— Нет, — всё так же односложно ответил я.

— А как же драка? Карцер?

— Рабочий момент.

— Юр, я ведь могу тебе помочь. Ты только скажи.

— Справляюсь, — ответил я, а сам всё пытался сосредоточиться на этом неуловимом ощущении. Ощущении воды, находящейся в воздухе. Выделить его из других и усилить.

— Юр, ты ведь поёшь? Я слышала твои песни. Красивые, — зашла с другой стороны она. А я потерял сосредоточение и упустил нужное мне ощущение. Почему? Так полиграф не дураки придумывали — непроизвольные реакции называются непроизвольными не просто так. Их крайне сложно контролировать. Особенно, когда затрагивают нечто для тебя действительно важное. То, во что тобой были вложены огромные количества сил, внимания, энергии, труда, средств.

Вот и у меня краска попыталась броситься к лицу, когда речь зашла о моём творчестве. Может быть, даже часть её достигла кожи, но только часть. Малая часть, так-как я сознательно себя контролировал. Знал, что шатать меня будут с самых разных сторон. И эта — ещё не самая чувствительная.

— 'Пусть черёмухи сохнут бельём на ветру

Пусть дождём опадают сирени

Всё равно, я отсюда тебя унесу

Во дворец, где играют свирели…' — старательно пропела девушка. Голос у неё был неплох, но вот со слухом имелись проблемы. Так что, это резало меня по живому сразу в двух направлениях: стеснения, смущения от того, как слышишь свои слова в чужих устах — это всегда задевает. Это не может не задевать; и диссонанса по восприятию прекрасного.