Княжич Юра III

— Не слишком, — мрачно ответил я. — Если что-то сын может простить родному отцу, то это совершенно не означает, что он может простить и позволить подобное постороннему левому херу, господин полковник.

— Враг… — повторил он, нахмурясь.

— Так, что будет, если я убью исполнителей, господин полковник? — повторил свой вопрос я.

— Под суд пойдёшь, и поедешь за полярный круг, пользу обществу приносить, — проворчал он.

— Разрешите исполнять, господин полковник? — щёлкнул каблуками я.

Он замер и с подозрением уставился на меня.

— Что исполнять? — уточнил он.

— Убивать исполнителей, господин полковник, — ответил я совершенно серьёзно, без стёба, шуток или сарказма. С действительной внутренней готовностью именно так и поступить. — Быстрей убью, быстрей осудят, быстрее уеду…

— Так, стоп! — прихлопнул он ладонью по своему столу. — Достаточно. Время остановиться и начать сначала. Иди сюда, садись, — велел он мне, указывая на ближайшее к нему кресло, стоящее возле «ножки Т» его стола для совещаний.

Я не стал противиться. Спокойно прошёл и сел.

— Давай ка остановимся, выдохнем и попробуем начнём знакомство с начала, — сказал он, другим уже тоном. Меня зовут Вадим Александрович. Я третий сын Князя Булгакова. Ранг имею, как ты верно предположил — Пестун. Исполняю должность Директора Царско-сельского лицея, — подал он мне пример и, после этого, выжидательно посмотрел на меня, предлагая теперь представиться мне.

— Юрий, — подумав, ответил я.

— Просто, Юрий? — уточнил он.

— Да, просто — Юрий, — кивнул я.

— Ладно, — вздохнул полковник. — Пусть будет, пока просто, Юрий. Не знаю, что у вас там с Петром Андреевичем произошло, из-за чего вы оба на таком взводе, что готовы кидаться на окружающих и драться до смерти. Но это, наверное, меня и не касается. Я понять не могу, почему у тебя такое отношение к моему заведению? С чего ты готов даже на каторгу пойти, лишь бы только не быть лицеистом?

— Я ненавижу офицеров! — на секунду прорвалось то, что было в душе. Настоящие, истинные, искренние чувства, живые и сильные, эмоционально заряженные настолько, что под моим взглядом, а произнеся это, я резко развернулся всем телом на кресле к нему и посмотрел точно в глаза, полковник даже вздрогнул и поёжился. — Я не хочу иметь с ними, и с военной службой совершенно ничего общего. Мне хватает той крови, которая уже пятнает мои руки, чтобы идти убивать ещё и по непонятно чьему приказу. Надо мной нет и больше никогда не будет командиров, которые будут решать за меня! Моя жизнь — моя Воля, мои решения, моя ответственность. И ничья больше.

— Серьёзное заявление, — медленно откинулся на спинку своего кресла полковник.

— Идти на каторгу и на смерть я готов только за это. И это будет только моей волей, моим решением и моей ответственностью, — уже гораздо спокойнее, взяв себя в руки и вернув самообладание, ограничения и эмоциональные щиты на место, добавил к сказанному я.

— Позволь, но какая ж «воля» на каторге? — подкрутил другой свой ус полковник.

— Моя, — пожал я плечами. — Можно быть свободным и в кандалах. Свобода — это то, что внутри, а не снаружи. А «срок» не вечен — после «отсидки» я вернусь, не имея уже никаких долгов ни перед кем.

— Как же, ни перед кем? А Семья? А невеста?

— Семья от меня один раз уже отказалась, откажется и ещё раз. А невеста… это я её выбирал? Нет. Это был выбор отца, а значит, я тут тоже никому ничего не должен. Найдут ей другого жениха — не впервой.

Я говорил, а сам понимал, насколько же дикая мешанина из чувств, комплексов и психологических травм писателя и Княжича сейчас из меня лезет. Хм, пожалуй, даже этот разговор сейчас больше был нужен мне самому. Как бы иначе мне бы удалось узнать, насколько у меня серьёзные проблемы с психикой… опять. Проблемы, которые придётся решать. Голову — лечить. Опять.

— Но, если же возможно быть «свободным и в кандалах», то, почему нельзя быть свободным в форме?

— Потому, что зеку, в отличие от военного, никто не прикажет убивать. И зек не обязан идти самому приказывать другим убивать. Единственное, что требуется от зека — выполнять распорядок и ждать конца своего срока, который точно определён и известен. Больше ничего от него не требуется: просто не доставлять проблем.

— Понятно, — хмыкнул полковник. — Идейный, значит… Это сложнее.

— Какой уж есть, — равнодушно пожал плечами я.

— Но, Юрий, а ты знаешь, что лицей — это ещё не Военное Училище? После лицея идут не только в армию?

Я молча показал пальцем на своё плечо, где красовался золотой погон армейского образца. Обер-офицерский погон, золотой, с одной красной полоской по центру, только вместо маленькой звёздочки, поверх этой полосы крепилась «золотого» цвета вышитая буква «Л». У «унтеров» и рядовых в этом мире, «золота» на погонах не было.