Княжич Юра III

Приземлился только наш, центральный вертолёт. Четыре сопровождавших, то ли «Чёрных акулы», то ли «Аллигатора», то ли, я вообще не представляю, как они тут могли называться, но это для меня и не так важно, всё то время, что мы садились на крышу, высаживались и заходили через специальную дверь внутрь здания, продолжали кружиться над нами, хищно поводя своими носами в воздухе и выискивая опасность, которую могли бы подавить своими ракетами и жадно зияющими стволами пулемётов.

Опасности не было. Мы с Алиной и встречавшим нас доктором вошли — «Акулы» улетели куда-то. Видимо, туда, где могли приземлиться и подождать окончания нашего визита. На крыше у них такой возможности не было: вертолётная площадка ведь рассчитана была лишь на одну машину, а не на пять сразу.

Ну, да и Творец с ними. С ними, со всеми.

Я сидел в белой ОВП-палате рядом с койкой брата. Охрана палаты, приставленная Князем, осталась снаружи. Пропустили внутрь они меня без вопросов, видимо, успели получить все необходимые распоряжения, пока вертолёт ещё летел к больнице.

Мари вошла в палату со мной вместе, даже поздоровалась с лежащим без движения Матвеем. Но очень быстро почувствовала себя не в своей тарелке, и, чтобы избежать дальнейшей неловкости, предпочла отойти к окну и «оставить нас одних», не отвлекая и не мешая своим присутствием. Вела она себя тихо, как мышка. Понимала, что не лучшее время и не лучшее место сейчас здесь, чтобы на мозги капать и обиды высказывать.

— Ну, здравствуй, братец, — тихо выдохнул я, берясь своей правой рукой за его холодную и тонкую кисть. Холодную и тонкую… да уж, лежание в коме ещё никому не шло на пользу, таким болезненным и худым Матвей, на моей памяти никогда ещё не выглядел. Всё-таки внутривенная «диета» будет даже пожёстче, чем та, на которой я, к данному моменту, уже почти тридцатку сбросил. Да уж, теперь мы с ним даже в этом похожи…

— Как же ты так, братишка? — проговорил я и пригладил левой рукой его непослушные волосы, успевшие заметно отрасти. Ногти-то ему персонал подстригает, а вот причёску пока не трогают. — Как же не уберёгся-то?

Смотреть на него, вот такого слабого, было больно. Почему-то появлялось непонятное, нелогичное чувство вины. Как будто я мог что-то тогда сделать, но не сделал. Хотя, что? Что именно? Как я ему мог помочь, сидя в покорёженном броневике на дне Москвы-реки? Да и само нападение: не на меня была охота, а на них с Мари. Не будь меня в том кортеже, это не остановило бы нападавших… хотя, не реши я ехать на студию, кортежа и вовсе бы не было.

Интересно только, почему был именно кортеж в тот раз, почему не вертолёты, как сегодня? Хотя, если подумать, то рядом со студией площадок, на которых мог бы приземлиться вертолёт, не было. Ни специально оборудованных, ни импровизированных.

— Эх, братишка! — наклонился я и в чувствах прижал свой лоб к его лбу. — Возвращайся уже скорей из своего путешествия. Возвращайся, Матвей! Ты нам нужен! Просыпайся уже… а то проспишь: Ленка за другого замуж успеет выйти!

Я закрыл глаза, которые защипало. В горле встал неприятный ком. Голова опустела до звона. Почему-то снова вспомнился Маверик, и плеснуло злобой на него. Хотя, причём тут Маверик? Он уже мёртв давно. Он же ещё до этого покушения умер, так что, явно не причём. Просто, дурацкая ассоциация.

Я сильнее зажмурился, чтобы не дать вырваться начавшим скапливаться непрошенным слезам. Мужчины не плачут… при свидетелях. Единственные, кому мужчина может показать свои слёзы — это родители и жена. Жены здесь у меня нет, а родители… не те у меня с ними отношения. Одна чуть не утопила, другой чуть досмерти не забил. Какие им слёзы? Так что, нет — надо напрячься, сильнее зажмурить глаза и удержать свои эмоции в себе.

— Возвращайся, Матвей! Возвращайся! — снова прошептал я сквозь стиснутые зубы. — С Тверскими я порешаю, ты только возвращайся…

Потом я отнял свой лоб от его лба и разогнулся. Посмотрел на потолок, пережидая особенно сильную резь в уголках глаз, провёл по ним левой рукой, правой сильнее сжал кисть Матвея.

— Возвращайся, братишка, возвращайся, — повторил я. Потом отпустил руку, поправил причёску брата, поправил его одеяло, встал со стула посетителя и направился на выход из палаты. К сожалению, здесь я больше ничего не мог сделать. Не Целитель я.

На выходе меня как-то повело, в теле появилась непонятная слабость, а в голове и груди возникли знакомые «предполётные» или «постнокаутные» ощущения. Я схватился рукой за дверной косяк, пережидая их. Наверное, слишком долго сидел и слишком быстро встал, да ещё расчувствовался, вот давление и скакнуло — бывает.

Но, минутная слабость прошла, я отлип от косяка и, кивнув сопровождающему, ждавшему у дверей палаты, более не оборачиваясь, пошёл обратно к вертолёту вместе с Мари, что уже пристроилась слева от меня.