Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

Вот кто-то затопал в сенцах, вот, скрипнув, отворилась дверь, и в сером полумраке узнал седую лохматую голову с курчавой бородой, и знакомый с детства голос Васюка всхлипнул во тьме:

– Иванушка, отходит государь наш…

Вскочил Иван, накинул наскоро кафтан на себя, натянул ноговицы сафьяновые и так побежал за Васюком.

– Марьюшка! – крикнул он из дверей. – Буди мамку, оболокайся и приходи!

Вся семья Василия Васильевича была уж в его опочивальне, когда вошел Иван, и тотчас же он услышал истомный голос отца:

– Иде же Иван? Иде же Иван мой?

– Тут яз, государь, тут, – глухим голосом откликнулся Иван, и Василий Васильевич успокоился, перестал метаться.

Все стоят вокруг него молча, бледные, в страхе и печали. Он же крепко держит руки Марьи Ярославны, словно утопающий, ищет в них опоры и спасения.

– Боже мой, боже мой, – говорит он тихо и жалостливо, – хошь бы в последний-то смертный час лик твой, Марьюшка, увидать!

Кривятся губы его от сдержанного рыдания, но продолжает он, напрягая все силы:

– И тобя увидать бы, Иване мой, великий князь Московский после меня. И вас всех, детки мои… – плачет он и вдруг громко и молитвенно взывает: – Господи, Господи! Покарал Ты мя люто за грехи мои, но яз не ропщу, а токмо молю Тя: прости мя, Господи…

Смолк внезапно и затих государь, а на лицо его сразу легла смертная тень. В тот же миг вздрогнули все от непереносного горестного вопля.

– Васенька, Васенька мой! – вскричала Марья Ярославна и упала без чувств возле постели.

В конце марта того же года протопоп Архангельского собора отец Алексий, служивший еще при митрополите Ионе, а ныне при митрополите Феодосии, записал в церковной книге:

«На Федоровой неделе князь великий, чая собе облегчения от сухотные болести, повелел себя жещи, яко же есть обычай болящим сухоткою. И, зажигая трут, ставили его ему на многих местах тела. Раны же его от сожжения разгнишася, и бысть ему болезнь тяжка. И от болезни той преставися, марта в двадцать седьмой день, в субботу, в третий час нощи.

В утрий же день, в неделю, погребен бысть в церкви Святого архангела Михаила на Москве, иде же вси велиции князи, род их, лежат.

И седе по нем на великое княжение по его благословению сын его старейший, князь великий Иван».

Глава 8 Новое княжение

Почти уж полгода прошло со дня торжественного вступления Ивана Васильевича на московский великокняжий стол, а все еще не освоился он со своим новым положением. Чем больше вникает он во все дела, тем больше видит государственного неустройства, тем грозней кажутся ему и свои внутренние и чужеземные враги.

Каждый день от завтрака до обеда назначается у него особый час тому или иному из бояр, воевод и дьяков, которые должны с вестями приходить в княжой покой. Выслушав, он одних отсылает, а других оставляет при себе. Ныне у него ранее всех дьяк Курицын.

– Микола-угодник всем правит у нас, – говорит он Курицыну, – а не мы.

– Истинно, государь, – отвечает молодой дьяк, – и у нас и круг нас как в котле кипит, а что варится, неведомо.

– Яз же все пробую, да пока токмо рот обжигаю сим варевом. Удоржал бы Господь татар-то хошь годика на два, дабы успеть оглядеться да силы скопить. Полгода вот в тишине прожили. Сентябрь ныне уж, а к зиме татары вряд ли подымутся, а все же нет покоя мне.

В дверь постучали. Вошел дьяк Бородатый, Степан Тимофеевич, и стал креститься.

– Будь здрав, государь, – молвил он, кланяясь Ивану, а потом и Курицыну.

– Будь здрав и ты. Садись. Какие вести?

– Из Пскова худые вести. Князю своему Володимеру Андреичу путь указали.[172] А на вече, бают, со степени его спихнули. Забыли, что покойный государь ростовского князя им на стол посадил, что сей князь наместником был государя московского. Озоровать начинают псковичи-то.

– А причина какая, – сдвигая брови, спросил Иван Васильевич, – не из озорства же сие псковичи содеяли?

– Не по старине он, сказывают: приехал-де не зван, а на народ не благ.

Глаза Ивана потемнели.

– Ни воеводы, ни наместники на кормленье меры не ведают, – молвил он гневно, – приедет князь – сам его исповедаю. – Иван Васильевич задумался и спустя некоторое время сказал: – Нам на первых порах надобно ласкать Псков, а в Новомгороде – архиепископа Иону. Псков-то нужен как заслон от немцев и от Новагорода, а владыка новгородской – как наш доброхот в Совете господы. Верно яз мыслю, Степан Тимофеич? Ты вельми ведь сведущ в делах сих градов.

– Верно, верно, государь – весело усмехаясь, ответил Бородатый.

– Вот вы оба, – продолжал государь, обращаясь к дьякам, – и сведайте всё, что мне может быть надобно, дабы у меня какой огрешки не вышло потом с послами-то. Чаю, пришлют псковичи послов для-ради своего оправдания. Одно крепко на уме доржите: мир мне пока надобен.

В начале зимы этого же года, когда санный путь установился, прибыли в Москву послы псковские просить себе нового князя. Иван Васильевич не пустил их к себе на очи. Три дня послы, как угорелые, метались по Москве с подарками и поклонами: и у митрополита были, и у старой государыни, и у князя Юрия, и у бояр, и у воевод, и у дьяков даже.