Княжна

Наталья Алексеевна чаще с маленькими дочками Петра в карете сидела, она издавна за детьми брата своего приглядывала, и царевич Алексей у неё на руках вырос. Екатерина же с новыми фрейлинами больше была. Они за длинную дорогу о чём только не переговорили, даже детство вспоминали – каждая своё. Маша с Варей – московны – наперебой вспоминали, как яички на пасху катали, за малиной с дворовыми ходили, цыган с медведями смотреть бегали. Нина о своих горах рассказывала, напевала протяжные грузинские песни. А Катерина про себя говорила мало, больше слушала да выспрашивала, особенно о церковных обычаях, как какие праздники справляют. Оно и понятно, недавно ведь православную веру приняла. Катерина с растроганной улыбкой рассказывала, как крестили её и нарекли Екатериной, раньше она Мартой была. А крёстным отцом царевич Алексей выступил, сильно он робел в церкви, смущался. Она посмотрела на сидевшую напротив Марию.

– Он вообще по натуре робок. Не знаю, как и осмелился в этот раз против отца пойти.

Нина с Варенькой с любопытством повернулись к Марии.

– Что такое? Скажи, Маша.

Катерина усмехнулась.

– Это, девоньки, секрет, и не спрашивайте. У тебя, Маша, жених есть нынче?

Мария замотала опущенной головой, нет, мол.

– В твои годы можно повременить. А у вас девоньки?

У Вареньки тоже не было пока. А вот Нина, значительно взмахнув ресницами, призналась, что хоть рукобитья и не было, но она знает, кого ей родители прочат. На неё набросились с вопросами, но она имя назвать наотрез отказалась, сказала только, что красавец несравненный, и у царя в чести, и, как она, горы любит.

От этих слов у Марии внутри похолодело, и Нина сразу показалась ей противной. Враз вспомнились ей давешние опасения о Сашиной гордости. А может, промеж них уж и было что? Она незаметно отодвинулась от Нины в угол кареты и в оставшийся путь старалась рядом с ней не садиться.

К Москве подъехали в сумерках и сразу повернули в Преображенское. Министры да сановники от царевниного поезда отделялись по своим домам. Марии тоже хотелось бы в свой дом, но она теперь на службе – надо при царском дворе быть неотлучно. Так что пришлось до дому только челядь, что с ней была, отправить, при себе одну Пелагею оставила.

В Преображенском их ждали, да не совсем: большой дом протопили и вымыли, а флигель, где фрейлины разместиться должны были, был не готов. В доме им на первое время проходную комнату отвели, а в ней аж три двери – только и хлопают, только и снуют люди туда-сюда. Так-то неуютно! С дороги бы в баню, а в баню по-первости царские особы пойдут, скоро ли очередь до них дойдёт? Пелагея, конечно, не стерпела.

– Слышь-ка, Маша, и чего мы здесь сидеть будем. Дом-от наш недалече.

Мария поколебалась.

– Недалече-то недалече, да как это против политесу придворного выйдет?

Посмотрела на унылые лица товарок, на сердитую Пелагею и решилась.

– Ладно, подождите меня. Пойду у Натальи Алексевны спрошусь.

Царевна Наталья, в запарке от хлопот по приезде, только рукой махнула.

– Езжайте.

Тут и царевны Иоанновны выскочили.

– И мы с вами. Можно?

И их отпустили. И Катерина Алексеевна к их компании пристала. Скучновато ей с Натальей, да с царицей Прасковьей, больше к молодым тянуло, потому как сама ещё в молодых годах. Много народу получилось – вместе с услужницами на три кареты набралось. Мария даже беспокоилась: хватит ли протопленных комнат у них в доме, да и баню догадались ли сготовить?

Но московский управляющий и няня Ирина в грязь лицом не ударили! Всё было готово: и вымыто, и протоплено, и банька как раз выстоялась. Дворня с радостными лицами облепила крыльцо, кланялись, гомонили. Няня на рушнике вынесла духмяный каравай.

– Как же ты догадалась, нянюшка? – удивлялась Мария, обнимая старушку.

– А сердце-то на што, голубка моя. Вот проживёшь, сколько я, сама всё наперёд знать будешь.

В дом зашли только шубы снять – и сразу в баню. Няня и тут угадала: не маленькую барскую, а большую, субботнюю приготовила. Сразу все в неё и завалились. Сначала пожимались, стесняясь раздеваться, да Катеринка-царевна всех развеселила. Она такая хохотушка, и с поводом и без повода смеяться готова, да так заразительно, что любой, глядя на неё засмеётся. А где смех, там и стесненья нету. Со смехом и в парную зашли; а зашли – смех сразу кончился, не то что смеяться, дышать нечем. Такой в парной крепкий можжевеловый жар стоял, что в ушах звенело, и волосы потрескивали.

Мария и Варенька, к московской бане привычные, сразу на пол сели. За ними и царевны плюхнулись мягкими телесами на белые скоблёные доски. А вот Нину и Катерину Алексеевну пришлось силком усаживать, они поначалу к дверям кинулись, да и на пол усевшись, всё рты разевали, покуда им головы вниз не пригнули, да под лицо ковш с холодной водой не сунули. Так они обе до конца на полу и просидели, на полу и мыть их пришлось. Пробовала Пелагея с веником к ним подступиться – куда там, непривычные они к такому занятью.