Княжна

Часто сидела она теперь на самом высоком окне, под крышей терема, смотрела на туманный горизонт, на облака. Грезились ей большие корабли с надутыми парусами, как в батюшкиной книге. А на носу самого большого корабля стоял ладный капитан с чёрными развевающимися волосами в алом заморском кафтане и смотрел в подзорную трубу, и командовал пушкам стрелять, и плыл отважно всё вперёд и вперёд…

Вскоре князю Голицыну пришлось отбыть из Москвы по государевой службе надолго. И, вняв сетованиям няни и советам доктора, отправил он дочь в Никольское, старинную свою вотчину.

Она не прекословила, только попросила позволения книг с собой взять. Книг батюшка дал без ограничения и француза-учителя с ней отправил, а потом и лекаря своего, голландца Кольпа, вдогон послал.

Хорошо в Никольском. Какие песни девки поют, на Москве таких и не слыхивали. А какие леса, травы. С мейнхеером Кольпом все окрестности исходили, все целебные травки и корешки здешние опознали. Да много еще старая знахарка Нава рассказала. Она такая древняя, что еще няню Ирину повивала. Живет одна в лесной избушке, деревенские её боятся и без крайней надобности не навещают. Говорили, будто она с лешим и с водяным покумилась и древним славянским богам молится.

А Мария к Наве часто бегала. Песни её слушала, травы помогала сушить да в пучки вязать, запоминала, какое средство от какого недуга.

Мамка Пелагея ворчала:

– И на что боярышне лекарское дело знать? Нешто дохтуров, случись что, не найдётся!

Мария не знала, зачем ей знать это. Так же, как не знала, почему любит слушать рассказы мейнхеера Кольпа о Голландии, о знаменитых врачах и механиках. И чем так привлекают её геометрические задачи в тетрадях месье Жюля. Любопытно – вот и вся причина. Хотелось понять, как движутся звезды на небе и токи крови в человеческом теле, как живут люди в других странах и на каких языках говорят.

Вот в языках она преуспела. Кроме немецкого и французского, еще и по-голландски с Кольпом говорила вполне свободно. А латынь оказалась пригодною не только для чтения Плутарха, но и для медицинских прописей.

А всё ж промеж занятий, прогулок и хороводов с девками часто виделся ей корабль с надутыми парусами… Да и перстенёк с двумя голубками, вот он, обнимает палец.

– Что, Маша, одеваться?

Это няня подаёт тонкую белую рубаху с прошвами.

Мария очнулась. Да, вот опять в Москве, и завтра ехать в Петербург. Батюшка в письме велел не мешкать. Собирались впопыхах, все ворчали. А Мария довольна. Никогда не была в новой столице, сказывали – там чудно. Только что за спешка такая? Ну, уж скоро узнает.

А в глубине души: «Может, Саша вернулся? Пора бы ему.»

В дом шли уже под яркими морозными звездами.

– Вот и славно. Поужинаем, и спать ложись, Машенька, завтра уж ехать. И что за спешка в зимнюю-то пору? – вздыхала няня.

Не успели войти, навстречу заполошный дворецкий:

– Гости у нас. Царевич. В гостиные палаты провел. Подавать-то что?

Мария удивилась. Вроде не по политесу это. Да и время позднее.

Вошла в свою горницу, остановила Акульку, спешно вытаскивавшую из уложенного сундука бархатную робу.

– Не надо, так выйду.

Взглянула в стеклянное венецианское зеркало: вишневый ярославский сарафан, синие глаза, тяжелая золотая коса по спине.

– Да как же, дочка, ведь царевич! – заохала мамка.

Усмехнулась:

– Ничего. Венец подай.

Надела шитый северным речным жемчугом венец на пушистые после мытья волосы и пошла встречать гостя.

Царевич, Алексей Петрович, разглядывал висевшую на стене гравюру и к двери стоял спиной. Заслышав стукоток каблучков, повернулся – на лице заготовлена высокомерная улыбка, повел рукой в небрежном полупоклоне. И, не довершив, замер, глядя на деву ошалело.

А она улыбнулась лукаво и в старинном своем наряде присела по всем правилам реверанса, выставив напоследок узорный сафьяновый носочек.

Алексей всё молчал, не двигался и даже, кажется, не дышал.

В дверь заглянул дворецкий, встретился глазами с хозяйкой, вопросительно поднял брови. Она кивнула. И тотчас бесшумно побежали слуги. Мигом стол накрылся браной скатертью и уставился серебряными и золочеными блюдами под крышками и без оных, кубками и бутылями. На двух концах стола напротив друг друга два прибора.

– Милости просим, Алексей Петрович, откушать, – теперь Мария поклонилась по-русски, в пояс. Алексей очнулся, подал ей деревянную руку, повел к столу.

А на столе чего только не было! Постарались дворовые не ударить в грязь лицом перед знатным гостем! И сочный, порезанный ломтями, окорок, и тугой студень, и пареный в сметане лещ, и жареные гуси, обложенные мочёной брусникой, и телячьи губы в уксусе, и рубленые лосиные котлеты. А посреди стола сияла знаменитая голицынская кулебяка о четырех углах с вязигой, налимьими печенками, курятиной и белыми грибами. Не забыт был и поросенок с хреном и клюквенной подливкой, и ушное из осетров и ряпушки, и пироги всех сортов и начинок. Вина в бутылях и сулейках стояли все больше заморские, фряжские да испанские, да к ним домашняя голицынская наливка смородинная.