Княжна Джаваха

Лидочка Маркова, или Крошка, как её называли в классе, владелица книжечки, привезла её из-за границы и показывала всем с особенной гордостью эту изящную и интересную вещицу.

И вдруг книжечка пропала.

Ещё на уроке monsieur Ротье Крошка пересылала её к Вале Лер, которая не успела рассмотреть её в перемену. После урока мы вышли в коридор, пока проветривались классы. Внезапно подбежала к группе седьмушек красная как зарево Крошка, заявляя всем, что её книжечка исчезла.

Поднялся гвалт невообразимый… Я не могла как следует понять, на чём порешили девочки, потому что в эту минуту передо мной появился важный, внушительного вида институтский швейцар Пётр.

– К папаше пожалуйте! Их сиятельство внизу дожидаются, – возвестил он мне.

Сломя голову, перепрыгивая через три ступеньки, я бросилась в приёмную.

Уже больше недели прошло со дня моего поступления в институт, а папа всё жил в Петербурге. Сегодня он пришёл в последний раз. В этот же вечер он должен был пуститься в обратный путь.

Я бросилась в его объятия… Мы говорили тихо-тихо, точно боясь, что нас услышат.

– Папа, ненаглядный мой, дорогой, – шептала я, обнимая его шею, – я буду хорошо учиться, буду стараться, для того чтобы ты мог гордиться мною!

– Спасибо, деточка, спасибо, но только не надрывай своих силёнок… А лето опять вместе, да?.. Что передать Шалому? – улыбнулся он сквозь застилавшие его глаза слёзы.

Мой отец – рубака и воин, смело водивший полк на усмирение восставшего аула, теперь плакал при расставании со своей маленькой девочкой горькими тяжёлыми слезами!

– Вот, Нина, – сказал он, снимая с груди своей маленький золотой медальон, – носи на память о твоём папе и о покойной деде.

И, не дав мне опомниться, он надел мне его на шейную цепочку, на которой уже висел образок святой Нины, этот медальон с портретами покойной мамы и моим собственным, на котором я была изображена в костюме маленького джигита.

Отец отдал мне самую дорогую, самую близкую сердцу вещь!..

Мы крепко обнялись…

– Передай Барбале, Михако… Шалому… да, даже Шалому, он должен понять… что я люблю их крепко, крепко и буду думать о них постоянно… – с возрастающим волнением говорила я.

Миг разлуки приближался… И вдруг внезапно выплыл в моей памяти мой безумный поступок с бегством… Мне хотелось ещё раз услышать из уст моего отца, что он вполне простил сумасшедшую маленькую Нину, и я тихонько, на ушко шепнула ему об этом, ещё раз прося у него прощения.

– О моя детка! – мог только произнести он в ответ и обнял меня крепко последним прощальным объятием…

Он был уже в швейцарской, а я всё ещё стояла на одном месте, не в силах ни двинуться, ни пошевелиться, так глубоко было охватившее меня волнение. И только увидя генеральское пальто моего отца в руках швейцара, я словно очнулась от моего столбняка, опрометью бросилась к нему и застыла без слёз, без стона на его груди.

Горе, разрывавшее моё сердце, было слишком сильно, чтобы вылиться слезами… Я точно окаменела…

Как сквозь сон почувствовала я на своём лбу его благословляющую руку, его поцелуи, смоченные слезами на моих щеках, и что-то точно сдавило клещами мою грудь и горло…

– До свиданья, Нинушка, до свиданья, крошка-джаным, до свиданья, чеми потара сакварело!

И, ещё раз поцеловав меня, он стремительно направился к выходу. Я видела, как удалялась его статная фигура, как он оглядывался назад, весь бледный, с судорожно подёргивающимися губами, и только молча с мольбою протянула к нему руки. Он тоже оглянулся и в ту же минуту был снова подле.

– Нет, я так не уеду! – стоном вырвалось из его груди. – Ну, радость, ну, малюточка, хочешь – едем со мною!

Хочу ли я! Он спрашивал, хочу ли я?.. О, Боже всесильный! Я готова была крикнуть ему, рыдая: «Да, да, возьми меня, возьми отсюда, мой дорогой, мой любимый отец! Тут, в институте, ночь и темень, а там, в Гори, жизнь, свет и солнце!»

И я уже готова была просить его взять меня обратно в мой Гори, но внутренний голос, голос джаваховской крови, вовремя остановил меня:

«Как! Нина – потомок славных кавказских героев, – неужели ты не можешь найти в себе достаточно мужества, чтобы не опечалить отца? Стыдись, маленькая княжна, имеющая дерзость считать себя джигиткой!»

Этого было достаточно, чтобы придать мне мужества.

– Не грусти, папа, – вырвалось у меня твёрдо, как у взрослой, и, поцеловав его ещё раз, я добавила, сделав над собой усилие, чтоб не разрыдаться: – Лето не за горами! Скоро увидимся… И не заметим, как пройдёт время!..

О, как трудно мне было походить на моих предков! Я поняла это, когда уже отца не было со мною… Как только тяжёлая входная дверь захлопнулась за ним, я прижалась к высокой колонне и, зажав рот передником, разразилась глухими судорожными рыданьями…

Когда я, досыта наплакавшись, вошла в класс, меня поразило странное зрелище.

На классной доске висел маленький золотой крестик, очевидно снятый с чьей-нибудь шеи, и девочки, став длинной шеренгой, подходили и целовали его по очереди.