Княжна Джаваха

Я подошла последнею к кафедре. В этот день я была дежурною по классу и на моей обязанности лежало посмотреть, всё ли необходимое приготовлено учителю.

Всё было на месте, не исключая и злосчастного листка со стихотворением.

Едва успела я открыть чернильницу и вытащить из неё двух утопленниц-мух, как дверь широко распахнулась, и рыжий длинный сухой Церни влетел в класс.

Еле кивнув привставшим со своих мест девочкам, он взобрался на кафедру и готовился уже приступить к вызову учениц, как вдруг взор его упал на злополучный листок. Осторожно, худыми кривыми пальцами, словно это была редкостная драгоценность, Церни взял его и, приблизив к самому носу, начал читать – о ужас! – вслух…

По мере чтения лицо его из землисто-серого становилось багрово-красным. Покраснел его высокий, значительно увеличенный лысиною лоб, его бесконечный «до завтрашнего утра», как говорили институтки, нос и шея, в которую с остервенением упирались тугие белые воротнички крахмальной сорочки.

Злобой бешеною дышит.
Берегись, крещёный мир! –

удивительно отчётливо и чисто произнёс он заключительные строки и отложил листок.

Гробовая тишина наступила в комнате. Слышно было, казалось, как пролетела муха… Церни откинулся на спинку стула и злобно-торжествующими глазами обводил класс… И каждой из нас стало неловко, в каждой из юных головок не могла не мелькнуть мысль: «Уж не слишком ли далеко зашла наша шутка?»

Протянулась минута, показавшаяся нам вечностью. Молчал класс, молчал Церни. Злополучный листок снова красовался в его руках.

«Уж разразился бы скорее, – томительно выстукивали наши сердца, – всё равно помилования не жди, так уж скорее бы! У-у! Вампир противный!»

Но он не разразился, против ожидания, а, наоборот, сладчайшим голосом обратился к классу:

– Не правда ли, остроумное произведение, mesdames? Горю нетерпением познакомиться с именем талантливого автора. Надеюсь, он не замедлит назваться.

Но все молчали… Это была жуткая тишина, от которой становилось горько во рту и больно-больно ныло под ложечкой.

– Ну-с, если сам автор не желает назваться и прячется за спины подруг, – так же неумолимо-спокойно продолжал Церни, – то, делать нечего, приступим к допросу. Кстати, входя в класс, я кое-что заметил. Надеюсь, у виновной хватит достаточно смелости не отпираться?

Что это? Злые и холодные глаза вампира уставились на меня с неподражаемым выражением скрытой насмешки… Неприятно и неловко становилось от этого взгляда.

«Что ему надо? – мучительно сверлило мой мозг. – Что он смотрит?»

Снова тишина воцарилась в классе… Снова противный слащавый голос прозвучал нежнейшими нотами:

– Не будете ли любезны назваться сами? – И снова выпуклые гневные глаза неопределенно-водянистого цвета остановились на мне.

Я почувствовала, как вся кровь то приливала, то отливала в моём лице, как вдруг похолодели мои дрожащие пальцы, и я уже не могла отвести взгляда от злых и пронизывающих меня насквозь глаз учителя.

И вдруг случилось то, чего никто из нас не ожидал: Таня Покровская вскочила со своей парты и, молитвенно сложив руки, прокричала на весь класс, давясь тщетно сдерживаемыми слезами:

– Monsieur Церни, миленький, ей-Богу, мы не нарочно…

Учитель нахмурился. Я видела, как побелел кончик его длинного носа, а глаза стали ещё злее, выпуклее и бесцветнее.

– Госпожа Покровская, успокойтесь, – холодно-сдержанно произнёс он и пристально посмотрел на забывшуюся и сконфуженную девочку, – нарочно или нечаянно сделано это, мне всё равно. Я желаю знать, кто это сделал?

– Господи! Миленьким назвала – ничего не помогает, – сокрушённо произнесла бедная Таня и прибавила громким шёпотом, так, чтобы слышали соседки:

– Аспид бесчувственный, не хочу обожать его больше… Вампир!

Никто из нас, однако, не обратил внимания на её слова. Нервы наши были напряжены донельзя. Многие девочки искренно раскаивались теперь в своём поступке. Всем было не по себе.

А Церни всё ещё смотрел на меня, чуть не доводя меня до слёз этим немигающим, пристальным взглядом.

– Итак, виновная упорно не желает сознаться? – ещё раз услышали мы его неприятный звенящий голос.

Новое гробовое молчание воцарилось в классе.

– Я жду.

После новой паузы он неожиданно вытянулся на кафедре во весь свой громадный рост и, подойдя к моей парте, неожиданно произнёс невыносимо противным голосом:

– Княжна Джаваха, это сделали вы!

Я вздрогнула и подняла на него вопрошающий взгляд. Обвинение было слишком неожиданно и нелепо, чтобы я могла им оскорбиться.

– Это сделали вы! – ещё раз невозмутимо произнёс Церни. – Я видел, как вы положили листок около чернильницы, когда я входил в класс.

И, нервно вздрагивая от волнения или злости, он большими шагами вернулся на кафедру.

– Я требую, чтобы вы признались в поступке сами, – продолжал он уже оттуда, – и потому спрашиваю вас ещё раз: вы ли, княжна Джаваха, положили на кафедру стихи?

Я оглянулась… Бледные встревоженные личики с молящим выражением смотрели на меня.

«Не выдай Запольскую, не выдай Краснушку», – казалось, говорили они.