Княжна Джаваха

Следующий класс был батюшки. Уже в начале урока по партам путешествовала записочка с вопросом: как назвать ворону? Внизу уже стояла целая шеренга имён, вроде: Душки, Cadeau, Orpheline, Смолянки и Amie, когда, осенённая внезапной мыслью, я подмахнула под вышенаписанными именами «Крошка» и, торжествуя, перебросила записку Краснушке.

Едва последняя успела развернуть бумажку, как из угла послышалось отчаянное и продолжительное карканье… Мы замерли от страха… M-lle Арно бросилась в угол, но не успела заглянуть туда, как ворона внезапно вылетела из-за карты и стала носиться с отчаянным карканьем по всему классу. Вышло что-то невообразимо скверное.

Арно гонялась за вороной, мы за Арно, невероятно шумя и толкаясь, а батюшка, потеряв нить рассказа о трогательных страданиях благочестивого Иова, смотрел с печальной улыбкой на всю эту суматоху.

Неожиданный звонок дал новое направление событию. Пугач, грозно потрясая седыми буклями, бросилась к инспектрисе – докладывать о преступлении. Лишь только смущённый не меньше нас батюшка вышел из класса, поднялись спор, шум, крики…

Решили следующее:

1) Меня не выдавать ни под каким видом.

2) Ворону, унесённую классной девушкой Феней, продолжать кормить и воспитывать в саду.

3) Просить прощения у батюшки за нарушение порядка в его классе.

Едва девочки успели обсудить и одобрить предложенные Бельской пункты, как в класс вошла инспектриса. Очень высокая, очень сердитая и очень болезненная, она не умела ни прощать, ни миловать. Это была как бы старшая сестра нашего Пугача, но ещё более строптивая и желчная.

На её строгий вопрос – кто принёс птицу – мы отвечали дружным молчанием.

Новый вопрос – новое молчание. Пугач стояла тут же и злорадно шипела:

– Очень хорошо… прекрасно… бесподобно…

Ничего не добившись, инспектриса ушла, бросив нам на прощание зловещее и многозначительное: «Eh bien, nous verrons»[66]. Это зловещее «nous verrons» не предвещало ничего хорошего, и хмурые, понуренные пошли мы завтракать в столовую.

– Что-то будет? Что-то будет? – в тоске шептали более робкие из нас.

– Крошка насплетничает, вот что будет! – сердито крикнула я и вдруг чуть не вскрикнула от изумления. В столовую вошла Люда… но не прежняя тихонькая, робкая Люда, а красная, как пион, с разгоревшимися глазами и гордо-вызывающе поднятой головой. Но что показалось мне удивительнее всего – Люда была без передника. Она не прошла на своё место за столом, а встала на середине столовой, как наказанная.

– Что такое с Влассовской? Чем она провинилась? – заволновались институтки, и наши, и чужеклассницы.

– Надо Крошку спросить или Иванову – ведь они подруги, – без всякого заднего умысла произнесла Валя Лер, обращаясь ко мне.

– Ну и спрашивай, мне что за дело, – вспыхнула я.

А Люда всё стояла на своём посту, нимало не стесняясь, на глазах всего института.

Одну минуту мне показалось, что её чёрные глазки встретились с моими, но только на одну минуту, и тотчас же я отвела свои…

«Что с нею, – мучительно стонало внутри меня, – за что она может быть наказана – эта маленькая, безобидная, кроткая девочка?»

Вдруг в столовой произошло лёгкое смятение.

– M-lle Арно! – крикнули с соседнего стола сидевшей за нашим столом классной даме. – Влассовской дурно…

Ей в самом деле было дурно. Она побелела как снег и пошатнулась. Не подоспей m-lle Арно, Люда, кажется, не выдержала бы и упала.

Пугач подхватила её и, придерживая своими длинными цепкими руками, повлекла в лазарет.

Кругом кричали, спорили, шептались, но я ничего не слышала… Моя голова горела от навязчивой мысли, бросавшей меня то в жар, то в холод: «Что с Людой, что с моей бедной, маленькой галочкой?»

Я совершенно забыла в эту минуту, что она уже давно отказала мне в своей дружбе, предпочтя мне ненавистную Крошку, но сердце моё ныло и сжималось от неизвестности и ещё какого-то предчувствия.

И не напрасно… потому что это предчувствие сбылось…

Едва мы поднялись в класс, как вошла Пугач и, торжественно усевшись на кафедре, начала речь о том, как нехорошо нарушать общее спокойствие и подводить под наказание подруг.

– Вот Влассовская не хотела сознаться, что принесла ворону в класс, – разглагольствовала синявка, – а пришлось, однако, открыть истину, совесть заговорила: она пошла к инспектрисе и созналась… она…

– Что?! – вырвалось у меня, и я в три прыжка очутилась у кафедры.

– Cher enfant[67], – и Арно неодобрительно покачала головою, – soyez prudente[68]… У вас слишком резкие манеры…

О! Это было уже свыше моих сил!.. Она могла рассуждать ещё о манерах, когда сердце моё рвалось на части от горя и жалости к моей ненаглядной голубке Люде, таким великодушием отплатившей мне за мой поступок с нею.

Так вот она какова, эта милая, тихая девочка! И я смела ещё смеяться над нею… презирать это маленькое золотое сердечко!

– Что с вами, cher enfant? – видя, как я поминутно меняюсь в лице, спросила синявка. – Или вы тоже нездоровы?