Княжна Джаваха

Люда приехала из Малороссии. Она обожала всю Полтаву с её белыми домиками и вишнёвыми садами. Там, вблизи этого города, у них был хутор. Отца у неё не было. Он был героем последней турецкой кампании и умер как герой, с неприятельским знаменем в руках на обломках взятого редута. Свою мать, ещё очень молодую, она горячо любила.

– Мамуся-кохана, гарная мама, – постоянно щебетала она и вся дрожала от радости при получении писем с далёкой родины.

У неё был ещё брат Вася, и все трое они жили безвыездно со смерти отца в их маленьком именьице.

Всё это рассказывала мне Люда после спуска газа, в длинные осенние вечера, лежа в соседней со мною жёсткой институтской постельке. Не желая оставаться в долгу, я тоже рассказывала ей о себе, о доме, но о тех страшных приключениях, которые встречались в моей жизни, я умолчала. Я не хотела пугать Люду – робкую и болезненно-впечатлительную по природе. Довольно было с неё и тех рассказов, которые с таким восторгом слушались институтками в вечерний поздний час, когда классная дама, поверившая в наш притворный храп, уходила на покой в свою комнату. Тут-то начинались настоящие ужасы. Кира Дергунова отличалась особенным мастерством рассказывать «страсти», и при этом рассказывала она «особенным» способом: таращила глаза, размахивала руками и повествовала загробным голосом о том, что наш институт когда-то был женским монастырём, что на садовой площадке отрыли скелет и кости, а в селюльках или музыкальных комнатах, где институтки проходили свои музыкальные упражнения, бродят тени умерших монахинь, и чьи-то мохнатые зелёные руки перебирают клавиши.

– Ай-ай, – прерывала какая-нибудь из более робких слушательниц расходившуюся рассказчицу, – пожалуйста, молчи, а то я закричу от страха.

– Ах какая же ты дрянь, душка! – сердилась возмущённая Кира. – Сама же просила рассказывать…

– Да я просила «без глаз», – оправдывалась перетрусившая девочка, – а ты и глаза страшные делаешь, и басишь ужасно…

– Без глаз и без баса не то! – авторитетно заявляла Кира и окончательно разражалась гневом. – Нечего было просить – убирайся, пожалуйста!

Рассказ прерывался. Начиналась ссора. А на следующий вечер та же история. Девочки забирались с ногами на постель Киры, и она ещё больше изловчалась в своих фантастических повествованиях.

Временами я взглядывала на Люду. Её ротик открывался, глаза расширялись ужасом, но она жадно слушала, боясь проронить хоть одно слово.

Как-то за обедом серьёзная Додо сказала, что ей привелось встретить лунатика. Девочки, жадные до всего таинственного, обрадовались новому предмету разговора.

– Какой лунатик? Где ты его встретила? Чем это кончилось?.. – набросились они на Додо, но, к большому разочарованию любопытных, девочка могла только сказать, что «он» был во всём белом, что шёл, растопырив руки, что глаза у него были открыты и смотрели так страшно, так страшно, что она, Додо, чуть не упала в обморок.

– А что всего ужаснее, душки, – добавила Додо, заставив вздрогнуть сидевшую рядом с нею Люду, – Феня говорит, что тоже видела лунатика на церковной паперти.

– Ну, милая, и ты и твоя Феня врёте! – рассердилась я, видя, как зрачки Люды расширились от ужаса и вся она лихорадочными глазами впилась в рассказчицу.

– Ну, у тебя все врут! А пойди-ка на паперть и сама увидишь, – недовольно заявила Кира.

– Mesdam’очки, на паперти по ночам духи поют, – неожиданно вмешалась в разговор Краснушка, – стра-а-шно!

– Трусихам всё страшно! – насмешливо улыбнулась я.

– А тебе не страшно?

– Нет.

– И пошла бы…

– Пойду.

– Что?! – И девочки даже привскочили на своих местах.

– И пойду! – ещё упрямее возразила я. – Пойду, чтоб доказать вам, что вы всё это сочиняете.

В ту же минуту Люда незаметно толкнула меня под локоть. Я повела на неё недовольными глазами.

– Что тебе?

– Ниночка, не ходи! – шепнула она мне тихо.

– Ах оставь, пожалуйста, чего ты боишься? Пойду, разумеется, и докажу всем вам, что никакого лунатика, ни духов нет на паперти.

– Ну и отлично! – крикнула на весь стол Иванова. – Пусть Джаваха идёт сражаться с лунатиками, чёрной монахиней, с кем хочет. Только, светлейшая принцесса, не забудьте оставить нам ваше завещание.

– Непременно, – поспешила я ответить, – для тебя и для Крошки: тебе я завещаю мой завтрашний обед, а Крошке – все мои старые тетради, чтобы она продала их и купила себе на вырученные деньги какой-нибудь талисман от злости.

Девочки фыркнули. Маркова и Иванова презрительно улыбнулись, и разговор перешёл на другую тему.

По возвращении в класс из столовой Люда робко подошла ко мне и тихо прошептала:

– Ниночка, если не ради меня, то ради Ирочки не ходи на паперть.

– Вздор, – отвечала я, – вот ради Ирочки-то я и пойду туда. Ведь я ничего ещё не сделала, чтобы доказать ей, что я ничего не боюсь, и заслужить её любовь. Ну, вот пусть это и будет моим подвигом во имя её. И ты не мешай мне, пожалуйста, Люда!