Княжна (СИ)

— Конечно. А спустя неделю он ещё какую-нибудь средненькую фирму под крышу возьмёт, чтобы с них бабки сдирать, и тогда вообще заживёт. Того гляди, и машину мне купит. Он же широкая душа!..

Колкость сорвалась с языка раньше, чем девушка успела сцепить челюсти. Тётя Катя, стоящая слева от дочери, как-то подозрительно стихла, и на мгновение Анне стало страшно, что она развернется — и мама за ухо схватит, как в детстве с самим Сашей постоянно делала.

Хотя это, вероятно, и не было самой страшной вещью в жизни.

— Ань, ну, как так можно? — вместо того спросила тётка Белова вдруг особо печальным голосом. А Князева всё руки мыла, меж пальцев протирала, закусывая губу до боли, до желания голову под струю ледяной воды засунуть.

«Это манипуляция, не ведись!» — кричала себе, но что-то неприятно заскрежетало в горле. Как будто кончиком ножа глотку чесали.

Всхлип всё ближе подкрадывался к горлу, обещая сорваться с губ вместе со слезами. Но плакать перед матерью нельзя, она потом это припомнит не раз. И, вообще, сопли сейчас распускать не вариант — тушь потечёт.

Тётя Катя покачала удрученно головой, всем видом своим говоря, что от дочери таких слов не ждала. Вода шумела, стекая, и собою заглушала половину мыслей, кружащихся в черепной коробке Анны.

Ей бы хотелось, чтобы холодная вода, бегущая в водосток, оказалась громче слов мамы, но она, переступив с ноги на ногу, подошла и почти на ухо Князевой сказала:

— …Да, Санька не жлоб. Радоваться должна, что он такой приём тебе устроил. Что переживает за тебя, в Москве предлагает остаться.

— Мне в Ригу надо.

— Вот для чего? — спросила мать громче, едва не оглушая на левое ухо, и большой палец к указательному прижала, по виску дочери постучала, словно думала, что от этого толчка мозг Анны мог глухо удариться по внутренней стороне черепа. — Там с каждым днём всё беспокойнее. Уже и латыши присоединяются к Эстонии. Вчера по новостям сказали, что старушку в массовых беспорядках задавили. Ни стыда, ни совести у людей!..

— Так, а я, что, бабка какая-нибудь, чтобы меня в протестах зажимали? — в ответ кинула дочь и отмахнулась сырой мыльной ладонью от пальцев тёти Кати. — Меня политика интересует лишь в теоретическом своём проявлении. По митингам я не ходила и не планирую.

— Да кто тебя спрашивает? — снова повышая уровень недовольства в голосе, прошипела мама. — Ты мимо случайно пройдешь, а милиция за мародёра примет и кинет в обезьянник.

— Какие слова! От племянника наслушалась?

— Так, Анна! — уже прикрикнула тётя Катя, недовольная словами и позицией дочери. Аня сдержала усмешку, в последний миг напрягая щёки; она знала, что у матери аргументы кончались, раз на крик перешла, что сейчас по кругу начнёт старые доводы повторять, но всё-равно вздрогнуло что-то внутри в такт зычному оклику.

Неприятный холод прошёлся по плечам вентиляционным ветром.

— Заканчивай, — на выдохе произнесла мама и снова излюбленным жестом вскинула указательный палец к лицу Князевой. — Ты злиться можешь, — хотя я и не знаю, на кого обиду держать собралась — но сейчас ты всё-равно не исправишь ничего. Ты уже в Москве, уже на свадьбе у Белова, который давно в криминале завязан. И из этого дела Сашу один твой бзик не вытянет. Но помни, что несмотря на все темные делишки, Сашка для тебя братом двоюродным остался. И, к слову, ждал тебя так, что… мама не горюй! Да и беспокоится он за тебя… Не ясно, во что Рига выльется. Точно уж денег не возьмёт, если это тебя спасёт от зарождающихся там беспорядков.

Анна сжала крепко руки на краях раковины, душа желание ответить матери на каждый её довод. И когда она успела стать такой спокойной, почти толстокожей к криминалу? Как получается так вести себя, да ещё, по всей видимости, и тётю Таню на пару с Беловым за нос водить?..

— Давай, прекращай, — сказала тётя Катя уже совсем другим голосом, голосом любящей матери, который Анна слушала… относительно часто. Князева сделала глубокий вздох и чуть слюной не подавилась, когда мама поцеловала её коротко в оба плеча поочередно.

— Пошли, нехорошо получается, правда. Поешь, выпьешь и, того гляди, легче станет. Может, потанцуешь с кем ещё.

Девушка снова подавила усмешку, какая могла изогнуть губы в улыбке акульей; можно подумать, что красное полусладкое и форель под лимонным соком могла от переживаний избавить. Анна вовремя прикусила язык, чтобы не сказать, что танцевать с уголовниками не планирует. Опустила голову и смыла, наконец, пену.

Мама снова потрепала по плечам, едва не сминая объёмные рукава платья любимого, и прошелестела:

— Давай-давай, Анька, в такой день злиться нельзя.