Княжна Тараканова

Аврора спустилась в нижний сад. Нагибаясь в темноте от нависших знакомых ветвей, она шла береговою дорожкой. Вверху послышалось ржание лошади. «Барс, – подумала Аврора, – это отзывается он: я сегодня в суете не покормила его, и он окликает меня». Ей вспомнился дядя Петр, его деревенька, верховой конь Коко и поездки с дядей на охоту. О, как бы она теперь желала видеть дядю! Снизу, сквозь деревья, проглянул на пригорке очерк дома. В одном из его окон мерцал слабый свет. «Лампадка в детской, над изголовьем Коли, – сказала себе Аврора, – все спят, пора и мне». Но ей не хотелось еще уходить. Ночь была так обаятельно тиха. За рекою паслось в ночном крестьянское стадо. Оттуда, при всяком шорохе на лугу, доносилось блеяние овец и лай собак. Вспомнив о скамье под липами, у реки, где в последнее время она так часто сидела, глядя к стороне Москвы, Аврора направилась туда. «Посижу, еще притомлюсь, – решила она, – сон придет скорее…»

Аврора подошла к липам. За ними она услышала голоса. «Кто бы это?» – подумала она, замедлив шаги.

За деревьями разговаривали двое. Аврора узнала их. То были Ксения и ее муж.

– Вот безумие, – говорил Тропинин, – и неужели ты, такая христианка и нежная, любящая мать, решилась бы?

– Это мне пришло в голову вдруг и неожиданно для меня самой, – ответила Ксения, – и если бы ты не возвратился, если бы тебя не стало на свете, клянусь, я бросилась бы с этой крутизны, и новым покойником в нашей семье было бы более…

Лай за рекой заглушил слова Ксении. «Новый покойник в семье! – вздрогнув, подумала Аврора. – Умер Митя Усов; теперь же это о ком?»

Она, напрягая слух, стояла неподвижно, чувствуя, как холод бежал по ней, охватывая ее члены.

– Он не был еще женат, – проговорил Тропинин, – но какая роковая, потрясающая драма; я всегда говорил…

Дружное блеяние испугавшихся чего-то овец помешало Авроре слышать далее.

– И это ты наверное знаешь? – донеслись до нее опять слова Ксении.

– Видел списки, а чем завершилось – не мог узнать. Конец, впрочем, обычный…

– Но неужели этот маршал… без справок, без суда?

Далее, хотя все стихло за рекой, Аврора ничего не слышала. Ухватясь за сердце, она медленно отошла, поднялась в верхний сад и без памяти бросилась к дому. Пройдя ощупью в свою комнату, она упала лицом в подушку, и долго в темной комнате раздавались ее заглушенные, отчаянные рыдания. «И что я? куда теперь? – мыслила она. – Ужели обычная колея – траур? явится новый жених, добрый, обыкновенный человек, и я, кисейная скромная барышня, выйду за него?.. Прощайте, несбыточные грезы и чувства, прощай, мой заветный, дорогой!»

Давно рассвело. Настало утро. Дом пробудился. Готовили чай. Комната Авроры не растворялась. Горничная Стеша в щелку двери видела, что барышня еще не встает, и, полагая, что она с ночи, по обычаю, долго читала, не решалась ее будить.

– Пусть ее поспит, – сказала Ксения, выйдя с мужем к чаю, – тяжело ей, бедной…

К чаю в залу вышла и княгиня. «Ильюша возвратился, возвратится и жених Авроры», – мыслила она и была в духе.

Тропинин прочел вслух из полученных с почты писем и газет последние известия об армии. Аврора явилась в конце чтения. Ее лицо было бледнее обыкновенного, губы сжаты, глаза светились решимостью. Это был уже другой человек. Она слушала, спрашивала, говорила, но ее глаза были устремлены куда-то вдаль, и она точно не видела и не слышала окружающих ее.

Дьякон рассказал княгине, что Троице-Сергиевскую лавру отстоял господь. Французы трижды туда подходили с целью ограбить святыню, и трижды ее заслонял густой туман.

– Наши охраняют путь к Калуге? – спросила Аврора Илью, когда он, после рассказа дьякона, прочел вслух какое-то письмо.

– Да, – ответил Тропинин. – Наполеон из Москвы посылал к светлейшему – с переговорами о мире; князь, сказывают, прикинулся дряхлым, немощным, плакал и говорил: «Видите мои слезы? вся надежда моя на Наполеона!» – а в конце прибавил: «Впрочем, нечего думать о мире, война только начинается».

Аврора заботливо помогла сестре убрать чашки. Когда же Ксения с мужем удалилась на свою половину, а дьякон пошел готовиться в дальнейший путь, она предложила княгине дочитать вслух начатый роман «Адель и Теодор» и до вечера, как и весь следующий день, казалась совершенно спокойною.

– Удивительная Аврора! – сказала Ксения мужу. – Сколько в ней нравственной силы, как переносит горе! Но что, если бы она все узнала?

Утром следующего дня дьякон Савва пришел поблагодарить княгиню за гостеприимство. Его щедро снабдили деньгами и провизией и дали ему лошадей до Каширы. Оттуда в Серпухов он рассчитывал добраться с каким-либо попутчиком. Когда его кибитка уже стояла у крыльца, Аврора, через Ефимовну, позвала его в свою комнату.

– Вы, отец дьякон, будете в Кашире? – спросила она.

– Как же, сударыня, – не миновать.

– Сдайте там на почту эти два письма.

– С удовольствием, – ответил Савва, просматривая надписи на пакетах, – одно вашему дядюшке, а это… министру? вот к какой особе!