Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

Семке все же удалось едва ли не силой вывести барина из старой столицы. Николенькино именье в тридцати верстах от первопрестольной казалось земным раем по сравнению с мученицей Москвой, но Сергею Александровичу было уже все равно. Он со спокойствием отчаяния ожидал конца…

Затворившись в маленькой горенке, Ошеров предался воспоминаниям. Бывший лихой гусар не понимал, что значит – поражение. Такое поражение! Да нет! Если бы Румянцева, да Потемкина, а под знамена к ним Сему Ведерникова, да Милича, да Ивана Нечитайло, да его, молодого, крепкого…

– Господи, – шептал он, и горькие слезы, от которых давно отвык, медленно текли по щекам. – Пощади Русь-матушку, пожалей нас, окаянных.

Мысль вдруг резанула сердце, словно вложил ее кто-то свыше. «А ведь раньше не призывал я тебя, Боже, и к вере святой порой враждебен бывал сердцем. А мало ли таких, как я? Из-за нас? Из-за меня?!»

Он похолодел, потрясенный этой мыслью. Вспомнился Николенька, однажды, еще в пору самой нежной своей юности, явившийся домой с разбитым лицом. «Папа! приятель мой, Петруша, открыто объявил сегодня… он похвалялся, что он якобинец и вольтерьянец, что наследство погубленной Французской революции…И кощунствовал. Отец, я виноват, не сдержался, я первый ударил его! Я не хочу, чтобы у нас на Руси были такие же ужасы, как во Франции».

«Вот из-за таких вот Петруш… Но я-то!..»

– Что же это такое? – раздался из-за двери веселый звучный голос, от которого Сергей Александрович затрепетал. – Папа, хоть мне, прошу, отоприте!

Ошеров бросился к двери и через мгновение уже изо всех сил прижимал к груди своего Николая.

– Колька, вернулся! Мальчик мой… Да что же это?

У Николеньки рука была на перевязи.

– Бородино, отец… Не бойтесь, не опасно, уже заживает.

– Не скрывай, – взволнованно произнес Сергей Александрович, – ты был опасно ранен! Я же вижу!

– Да, был, – с неохотой подтвердил Николай. – Но это все позади, сейчас я почти здоров. А вот вы… Что же с вами такое происходит, отец?

– Николенька… да как же? Мальчик мой, ведь мы говорили с тобой тогда, помнишь… Как же так? Москва погибла…

– Как погибла?! – Николай посмотрел на отца с нескрываемым изумлением. – Похоже, что вы ничего не знаете?

– Не знаю? Чего я не знаю? Да, я никого не вижу, никого к себе не пускаю. Семка мне ставит обед в коридоре на столик и уходит.

– Боже мой, папа! Французы оставили Москву! Уже несколько дней назад. Великая армия погибла без боя. Правда, подраться еще предстоит, но, отец, – это уже победа!

Сергей Александрович вскрикнул и рухнул в кресло. Несколько минут он сидел, закрыв лицо руками, а потом разрыдался.

Николай обнял отца за плечи. Тот несколько раз с чувством перекрестился.

– Боже, услышал Ты нас, помиловал… Коленька! Помиловал! Я-то ведь… какой безумец!

И он прошептал сквозь слезы:

– Вот теперь я и умирать могу спокойно…

И крепко обнял своего ненаглядного сына.