Княжна Тараканова

Он снова принялся кричать, что она строит из себя наивную простушку. Он выбранился непристойными словами. Она закричала, что более не желает говорить с ним. Но покричав друг на друга, они примирились друг с другом, потому что все же друг от друга зависели. Она напомнила ему, что бумаги, подписанные ею, находятся, конечно, у заимодавцев. Он возразил, что во всяком случае ему удалось спасти другие бумаги, более важные.

– Какие?

Тогда он показал ей странноватые документы, написанные по-французски и по-немецки, с привешенными печатями. Эти документы действительно трактовали личность принцессы Али Эмете, черкесской уроженки…

– И кому не ясно, что это фальшивка? – спросила она прямо.

– Зачем ты придумала все эти глупости? Мне сказали, что Черкессия принадлежит России…

– Ну и княжество Волдомир и Азов тоже принадлежат России! И что с того? Будто вы не знали!..

– Россия – не твоя сказочная Персия! В Париже известны русские, есть даже русский посланник. Дело попало в газеты, могут возникнуть серьезные неприятности!..

– Неприятности уже возникли!

– Меня тоже могут упрятать в тюрьму, как Ван-Турса!

– Не поможет ли де Марин?

– Чем он поможет?

– Хотя бы поручится за вас, за тебя и за Ван-Турса…

* * *

Шенк обратился к де Марину, и тот поручился за него и за Эмбса, которого выпустили из тюрьмы. Но деньги кредиторам по-прежнему уплачены не были. Показываться в салоне мадам Жоффрен нельзя было. Эмбс и Шенк переехали в дурную гостиницу. Положение сделалось чрезвычайно шатким.

О возвращении в Париж Огинского Алина узнала случайно, сам граф не объявился у нее. Она подумала о том, чтобы написать ему. Конечно, до него уже дошли слухи о случившемся. Она гадала, ответит ли он, если она напишет. В салоне мадам Жоффрен он, конечно, уже побывал.

Она написала ему. Это было несколько длинноватое письмо, она с вымученной непринужденностью жаловалась на неприятности, при этом надо было принимать в письме вид кокетства. Свою просьбу о деньгах она обставила множеством шуток и остроумных mots[65]. Но она и сама не полагала, что он ссудит ее деньгами. Досадуя на себя за то, что ей приходилось быть практичной и даже хладнокровной, она решила выпросить у Огинского хоть что-то. Поддельных документов в ее с Эмбсом и Шенком содружестве было уже предостаточно! Стоило иметь хоть что-то подлинное. Она знала от Огинского, что у него есть право производить в офицерские чины служивших в литовском войске (так это называлось!). Теперь она решилась просить у него патент на капитанский чин для Эмбса. Она давала понять Огинскому, что хотела бы увидеться с ним наедине.

Теперь ей не хотелось смотреться в зеркало, потому что она была противна сама себе. Ей было противно лгать так просто, так грубо, в сущности. Ей было противно притворяться так пошло!..

Она предполагала, что может не получить никакого ответа. Но ответ, легкий и в некотором смысле обнадеживающий, вскоре пришел. Огинский писал ей, что его положение посланника при французском дворе не предоставляет ему, к великому его сожалению, возможности ссужать кого бы то ни было деньгами… «даже такую очаровательницу, как вы!»… Но он горячо надеялся, что ее дела поправятся. Далее он сожалел о том, что не может посетить ее в самое ближайшее время… «Мне грустно беседовать с вами лишь в письмах, вместо того чтобы наслаждаться, глядя на ваш очаровательный облик, остроумной и поучительной беседой, словами и фразами, произносимыми вашим милым голоском!»… Далее шла целая длинная строка парижских комплиментов. И затем: