Княжна Тараканова

Рошфор теперь то говорил с ней, как возможно говорить с близкой женщиной, то вдруг принимал нарочито отчужденный тон. Он снова пытался уличить ее в притворстве:

– Ты говоришь только о долгах, сделанных этими незначительными личностями. Как будто я не знаю о твоих долгах!

– Я не говорила с князем о долгах!

– Ты юлишь, как змея! – Он сделал несколько быстрых шагов по комнате.

Она сказала спокойно, что не хотела бы вести разговор в подобном тоне. Она говорила без вызова, даже почти ласково. Она снова попросила его присесть. Сама она сидела в кресле, но в гостиной было только одно кресло. Рошфор присел на стул. Она сказала:

– Мы должны понять, чего же мы хотим друг от друга. – Она знала, что хочет только одного: чтобы он перестал досаждать ей!

– Чего же ты хочешь от меня?

Она помедлила с ответом, затем сказала тихо:

– Я, собственно, ничего не хочу. Почему бы нам не остаться друзьями?

– Предположим! А что вы теперь думаете о своих долгах? Как вы намереваетесь разделаться с этими долгами?

– Довольно того, что я не прошу вас больше ни о чем. – Она говорила тихо, почти мягко.

– Не просите?! – Он то подавался к ней, то откидывался на спинку стула. – Значит, вы просите кого-то другого? Князя?

– Князю представили меня вы. Я ни о чем не просила его, ни при вас, ни оставшись наедине с ним.

– Снова притворство и ложь!..

Ей стало так смешно! Потому что ведь он правду говорил о ней. Она и намеревалась просить князя, то есть просить в той или иной форме…

– Я повторяю вам, что ни о чем князя не просила. – Она вполне могла чувствовать себя оскорбленной, потому что она тоже говорила правду!..

– Я не могу быть вашим другом. Я люблю вас!..

О-о!.. Такие мужские слова приводили ее почти в отчаяние. Это было ужасно противно, когда мужчина вдруг делался беззащитным, открыто предлагал свою страсть и, в сущности, требовал, чтобы она непременно принимала эту страсть, как будто открываясь ей, принимая страстный вид беззащитных существ, они приносили некую жертву, жертвовали чем-то важным, и даже и не ей жертвовали, но она должна, обязана была отвечать взаимностью!.. И это было так противно, так скользко, так лживо, в сущности, то есть так противно-лживо! Нет, лучше уж просто торговать собой, лучше уж продать свое тело на время и за определенную плату!.. Она решила быть по возможности правдивой с Рошфором:

– Меня трогает ваша любовь, – начала она. Нет, не получалось быть с ним правдивой. – Но ведь я много раз говорила вам, что я не могу отвечать вам взаимностью…

– Шлюха!.. – Он вскочил и тотчас снова сел.

Алина поднялась с кресла и направилась к двери. Вот теперь она и была совершенно правдива, она была оскорблена и потому не хотела более говорить с ним. Она даже и не думала, направляясь к двери, о том, что обрывая разговор так внезапно, она рискует нажить себе врага! Впрочем, Рошфор ведь уже стал ее врагом, как почти всегда становится врагом женщины мужчина, на страсть которого она не ответила взаимностью!..

Но она не успела уйти. Он бросился наперерез, упал на колени, закрыл лицо ладонями, уткнул это закрытое ладонями лицо в паркетины пола, начал рыдать… Она, конечно же, остановилась. Он поднял голову и стоя на коленях, молил ее остаться, просил прощения бессвязными словами сквозь слезы… И опять это было самое обыкновенное мужское поведение, да и женщины часто вели себя именно так! Но ее не трогало подобное поведение. Она чувствовала гадливость. Она думала, что ведь это нелепо, недостойно: пытаться купить любовь другого человека, заплатив так дешево – слезами, воем, соплями на губах… Фу!.. И ведь именно купить, купить, заплатив ничто! А, значит, и не купить, нет, а всего лишь выпросить подленько… Нет, фу, фу, фу!..

Но она вернулась на кресло и снова села, молчаливая, гордая, оскорбленная… Он выпрямился, догадался вынуть из кармана носовой платок и вытер лицо. Он стоял перед ней, подбородок и щеки влажные… Она уже не предлагала ему сесть… Он снова попросил прощения. Она не сказала: «прощаю!», она сказала другое:

– Вы оскорбили меня грязным словом. Я знаю, почему. Потому что вы какое-то время, очень короткое, владели моим телом. У вас, у мужчин, свои законы, и согласно одному из этих законов, если вы совокупились со мной, не постояв предварительно у алтаря, то вы – лихой любовник, донжуан, а я – то, то самое, обозначаемое грязным словом!

– Я прошу прощения, – повторил он.

Он долго стоял перед ней, затем принялся вновь ходить взад и вперед по комнате.

– Я не ушла, я сижу здесь, перед вами. Говорите.

– Я попытаюсь говорить… – Он потирал ладонь о ладонь. – Вы…

– Только не говорите, что я жестока. Не хочу слышать этой обычной мужской пренебрежительной лжи.

Рошфор уже пришел в себя, держал себя в руках.

– Нет, я не буду говорить о вас и обо мне говорить не буду. Я хочу говорить с вами о князе. Вы даже не знаете, зачем он здесь во Франкфурте!..

– Как я могу знать? Вы не сказали мне.