Княжна Тараканова

Все путалось в ее сознании. Вдруг и вправду казалось – но в который уж раз! – что она – дочь неведомой ей императрицы… А быть может, и Пугачев на свободе и предводительствует народом, готовым вручить власть законной правительнице… И французский король, та самая отрасль Бурбонского дома, готов оказывать всяческую поддержку…

Радзивилл не отправил ее писем к султану.

* * *

Франциска, та самая, которую возможно было именовать «granmetres», причесывала ее, когда вдруг в горле подкатил неприятный комок. Она махнула рукой, кистью, назад, Франциске, чтобы та отпустила ее волосы. Дернула головой. Франциска волосы отпустила и так и стояла с гребнем в опущенной руке… Елизавета схватила с туалетного столика платок. Закашлялась. В горле больно зацарапало. Выплюнула в платок, в мягкую тонкую ткань то неприятное, скопившееся вдруг в горле. Она так и думала, то есть она думала, что так и будет! Но все равно испугалась, когда увидела на платке темный сгусток крови. Она только хотела сказать Франциске, чтобы Франциска ничего не говорила Михалу, но Франциски уже не было в комнате. Гребень брошен был на пол. Значит, обе они подумали об одном и том же! Но Франциска опередила ее!..

Елизавета села на постель, пыталась прислушаться к своему нутру, что там творилось… Ей вдруг стало страшно, так просто страшно. Она вспомнила, что ведь от этой болезни умер ее отец. У нее был отец. Он умер от этой болезни, когда кровь идет горлом… Сделалось чувство жалости. Жаль было отца… Или у нее никогда не было отца? Лучше думать, что никогда не было!.. Никогда… Она сидела на постели, замерев, и не плакала…

Михал вошел в комнату скорыми шагами, Франциска поспевала за ним. Конечно, лицо его имело выражение озабоченности. Да, он был встревожен… Он велел ей лежать в постели и сказал, что не допустит к ней Радзивилла и никого не допустит! Велел Франциске не отлучаться. Сказал по-польски и почти сердито:

– Лежи! Не вставай, слышишь!..

Она послушно легла. Слабость чувствовала только легкую.

Болеть в Рагузе было не так страшно. Город славился своими врачами и аптекарями. Сюда стремились выпускники Салернского и Падуанского университетов. Город платил каждому врачу по тысяче перперов в год.

Лекарь, приведенный Михалом, осмотрел больную и сказал, что серьезной опасности покамест нет и потому возможно через несколько дней встать с постели, если не случится повторного кровотечения…

– Необходим также и покой, спокойная жизнь, без тревог и потрясений, хорошая, свежая пища, мед, свежие яйца и ослиное молоко…

В последующие дни ее так и кормили. Михал часто приходил к ней, сидел на постели, брал ее за руку. Это доставляло ей большое удовольствие, глаза ее снова блестели…

Она спрашивала о поведении Радзивилла. Михал отнекивался.

– Да скажи мне! Мне все равно! – настаивала она.

Михал сказал, что князь все более и более…

– …отдаляется от нашего замысла…

Она повела рукой в воздухе, показывая, что ей это все равно. Михал не стал говорить, что князь не только не послал, не передал письма к султану в османское посольство в Рагузе, но и говорил в своем кругу, что молодая женщина эта окажется непременно самозванкой!.. С деньгами также было худо. Михал с трудом выпросил в долг триста цехинов у Пшездзецкого…

Посланник Декруа напоминал нежеланным гостям вновь и вновь о необходимости их отъезда из Дубровника…

Князь много стал говорить, что ни за что не хочет возвратиться в свои бывшие владения, ставшие ныне собственностью Русской короны. Он заверял, что скорее умрет, чем вернется! Но Михал, повидавший людей на своем недолгом веку, сделал из этих горячих заверений прямой вывод о желании Радзивилла возвратиться. Затем события продолжали развиваться. Князь сумел одолжить у магистрата три тысячи золотых червонцев, после чего покинул Рагузу, не простившись с теми, кто там оставался. Впрочем, с Елизаветой оставались лишь Доманский, Чарномский и Ганецкий. Покамест Радзивилл писал к властям Венеции и уговорил их принять его вновь. Михал подумал, что, пожалуй, не удивится, если князь поклонится и российской императрице Катерине…

Постепенно поправилась, кровотечений более не было. Власти Рагузы напоминали о необходимости отъезда, напоминали через того же Градича…

Вдруг думала о людях, то есть о тех, с кем ей доводилось в жизни встречаться, какое-то время жить рядом, говорить, и даже и много говорить… Все исчезали, куда-то уходили, уезжали из ее жизни в какие-то свои жизни… Какие-то люди… Шенк, Эмбс, мнимый Эмбс, де Марин, Филипп… славный шевалье де Сейналь… Да, шевалье де Сейналь…

Надо было уезжать. Вдруг пришла в голову странная мысль; и она сказала Михалу. План возник следующий: если в Средиземном море находится русская эскадра, под командованием того самого Алексана, то почему бы не написать ему?!.

– …ты сам говорил, что в России государственные перевороты совершаются легко! Быть может, нам удастся склонить и этого русского флотоводца… Ведь Екатерине и дочери Великого Петра, Елизавете, удалось в свое время склонить на свою сторону гвардейцев, падких, конечно же, на чины и деньги…