Княжна Тараканова

…Подумайте, рассудите! Если вы полагаете, что Наше присутствие в Ливорно будет необходимо для обоюдных переговоров, то дайте ваш ответ… Во избежание любопытства адресуйте ответ Нашему секретарю, господину Ганецкому… Снова предупреждаю вас о том, что времени мало и оно дорого. Следует действовать быстро, иначе русский народ может погибнуть от дурного правления. Наше чувствительное и сострадательное сердце не может терпеть несчастий народа, власть над коим принадлежит Нам по праву! Но вовсе не жажда получения Российской короны принуждает Нас действовать, что Мы и доказываем всей Нашей жизнью. Мы также полагаемся, граф, и на ваше справедливое суждение. Ваша помощь в составлении Манифеста, обращенного к русской армии и к русскому народу могла бы быть неоценимой! Возможные прибавления или исключения в Манифесте – в вашем распоряжении. Но прежде, чем вы сделаете этот шаг, обдумайте его хорошенько и сумейте хорошо изучить состояние умов в России. Если вы полагаете, что поступите правильно, переменив ваше местопребывание, то вам лучше знать положение вещей, которые могут препятствовать исполнению Наших действующих замыслов. Мы, в свою очередь, можем уверить вас, что Наше заступничество и благодарность всегда с вами…»

Разумеется, она снова и снова была «Мы», как и подобает столь высокородной особе.

Но и на это письмо не было ответа.

* * *

Она никогда не скучала о своем детстве. Не то было с Михалом. Вдруг он начинал скучать о старом доме в Задолже, о покойном отце, о Хеленке, какою она была, когда оба они были детьми. Он убеждал себя в уме, что ведь подобная тоска совершенно тривиальна, но эти его убеждения на него же и не действовали! Вдруг ему до страсти хотелось поесть бигоса, горячего, ароматно пахучего тушеной капустой и пряностями… Он улыбался смущенно и сознавал, какую власть могут иметь над чувствами и памятью человеческой самые обыкновенные страсти!..

* * *

Уединенная жизнь раздражала ее. Она стала жаловаться Михалу, что обречена теперь на существование, то есть, в сущности, на прозябание взаперти, явно вредное для ее здоровья! Она просила его нанимать верховых лошадей, чтобы кататься. Ганецкий не полагал это разумным, но Михалу стало жаль ее. Он исполнил ее просьбу, и они ездили вдвоем на берег Тибра, в сад Боргезе. Верхом на арабской кобыле, отличавшейся таким нарядным поставом шеи, скачущей с такою благородной резвостью, одетая в один из своих польских амазонских кафтанов, чаще всего в атласный, в красную и белую полоску, перепоясанная сырсаковым кушаком, серебряно-золотым, золотые и серебряные кисти которого свисали на ярко-синюю, расшитую серебром юбку, в круглой черной шляпке с белыми перьями, надетой немного набок, Елизавета была очень хороша. Он просто, по-мужски, гордился своей подругой!..

Затем вот что случилось: Ганецкий принялся настаивать на том, чтобы верховые прогулки прекратились. Он уверял, будто видел близ их жилища какого-то субъекта, одетого весьма ординарно, то есть приблизительно в такую одежду, в какую чаще всего одеваются в Риме провинциальные дворяне из Тосканы, а тосканцев бывало в Риме много, в особенности теперь, когда ожидалось избрание великого понтифика…

Она протестовала, возражала Ганецкому; сердито, возбужденно говорила, что он нарочно, назло не хочет, чтобы она ездила верхом… Но Михал также предпринял внимательное наблюдение и заметил незнакомца, тот действительно бродил неподалеку от дома, имея вид фланера, но фланера несколько настороженного…

Снова приняты были меры к устроению уединенной жизни. Окошки кареты плотно занавешивались. Ворота и сами двери дома запирались ежедневно, в два часа пополудни. Вскоре Ганецкий ввел в дом своего давнего знакомца Вонсовича. Разговор пошел о возможности знакомства с кардиналом Альбани, подобное знакомство было бы серьезным успехом, потому что Джованни-Алессандро Альбани являлся не только кардиналом-протектором Польского королевства и деканом Священной коллегии, но и вероятным кандидатом на папский престол!..

Незнакомец продолжал появляться у дома на Марсовом поле с некоторой завидной регулярностью. В доме была устроена домовая часовня, где сам Ганецкий ежедневно служил мессу. Поползли, зашагали и побежали слухи о «русской княжне» или «знатной польке»… Мессы в домовой часовне должны были сделаться известными через Вонсовича и доказывать приверженность княжны именно к вере католической…