Княжна Тата

— Иныя чувства себѣ дозволять не слѣдуетъ, пробормоталъ Скавронцевъ.

— Это почему?

— Потому что, кромѣ несчастія, отъ нихъ нечего другаго ждать.

— Въ самомъ дѣлѣ? спросила она загадочнымъ тономъ.

— А вы полагаете нѣтъ? сказалъ онъ, силясь принять шуточный тонъ, между тѣмъ какъ сердце такъ и колотилось въ его груди.

— Я полагаю, что чувство живетъ само по себѣ и для себя, отвѣчала она, — что оно въ самомъ себѣ находитъ и цѣль, и удовлетвореніе, и муку, и счастіе, не спрашивая и не заботясь, почему это и какъ, и что изъ этого можетъ выйти… Вѣдь это азбука, милый Александръ Андреевичъ, или вы ее успѣли забыть?

Она повела на него ласково-упрекающимъ взглядомъ и тутъ же громко засмѣялась:

— И вы серьезно того мнѣнія, что любить кого-нибудь безъ памяти, подчеркнула она, — большое несчастіе?

— Вы меня и въ самомъ дѣлѣ съ ума сведете подъ старость лѣтъ! вскликнулъ онъ, весь загораясь.

— Этого отъ васъ вовсе не требуется, — и она холодно покачала своею красивою головой;- а поглядите вонъ на эту большую липу: съ нея не мало опало уже, листьевъ, а она все также всѣмъ тѣмъ, что у нея осталось зеленаго, живаго, трепещетъ и нѣжится спокойно и радостно подъ солнцемъ… Совѣтую вамъ взять съ нея примѣръ въ точности.

— Изнывать подъ этимъ солнцемъ, пока и весь облетишь, молвилъ онъ съ комически-горькимъ оттѣнкомъ въ выраженіи, — да и то, прибавилъ онъ, — если ему не вздумается въ тучу спрятаться.

Тата капризнымъ движеніемъ пожала плечами:

— За погоду никогда отвѣчать нельзя, mais cela ne change rien à l'ordre du jour…

Она кивнула ему весело улыбаясь и ушла въ свои комнаты.

* * *

Разговоръ этотъ, казалось бы, не могъ оставить въ немъ на малѣйшей иллюзіи. Она "тѣшилась" и только…

Но онъ былъ уже охваченъ, и трезвое сознаніе того, чѣмъ служилъ онъ ей теперь, не было уже въ состояніи удержать его на безумномъ теченіи, которое уносило его невѣдомо куда.

Авторитетное его значеніе въ домѣ, сознаніе своего достоинства, уваженіе къ себѣ, все это какъ-то разомъ рухнуло для него; изъ ментора онъ превратился въ раба и послушника безъ воли, безъ силы противодѣйствія. Старческая страсть прививаетъ что-то женственное самымъ сильнымъ мужскимъ натурамъ; къ ея незаконному пламени примѣшивается всегда какая-то робость, что-то похожее на сознаніе преступности… Скавронцевъ испытывалъ это: онъ каялся въ своей "блажи", робѣлъ предъ Тата, пытался "порвать", уйти изъ-подъ ея власти… и не могъ, и чувствовалъ, какъ каждый день все глубже уходитъ въ "этотъ омутъ". Онъ ей принадлежалъ уже весь; внѣ ея не оставалось ни единаго помысла, ни единаго соображенія въ его мозгу. Онъ вставалъ и ложился съ мыслію о ней; въ головѣ его неотступно стояло послѣднее сказанное ею слово, улыбка, движеніе, поворотъ шеи ея въ данную минуту, съ цѣлымъ роемъ впечатлѣній, вынесенныхъ имъ изо всего этого… Тонкій запахъ духовъ, вѣявшій отъ нея, отъ ея бѣлья, приводилъ его въ какое-то экстатическое состояніе. Онъ мальчишествовалъ, кралъ ея старыя перчатки и укладывался на нихъ головою, — засыпая, цѣловалъ ладонь свою, о которую опирала она предъ тѣмъ свою ножку, чтобы сѣсть на лошадь, — прогуливался ночью по цѣлымъ часамъ подъ ея окнами… Въ тѣ рѣдкія минуты, когда онъ приходилъ въ себя его проникалъ какой-то суевѣрный ужасъ. "Я ее запоемъ пью, япротивъ этого никакого снадобья, никакого заговора нѣтъ!" говорилъ онъ себѣ съ отчаяніемъ…