Княжна Тата

Она начала съ того, что сама заиграла съ нимъ въ сдержанное чувство. Она перестала дразнить его въ спорахъ, не прерывала его рѣчей насмѣшливыми замѣчаніями, какъ въ недавнее время, давала ему договариваться и слушала его внимательно, съ полуопущенными глазами, вскидывая ихъ на него, когда вырывалось у него иной разъ горячее, хорошее слово, и тотчасъ же поникая ими какъ бы для того, чтобы не слишкомъ явно показать ему свое сочувствіе. Какой-то ему одному замѣтный оттѣнокъ робости слышался теперь въ ея голосѣ, когда говорила она съ нимъ. Когда случалось ему при ней завести рѣчь съ ея матерью о дѣлахъ имѣнія, о хозяйскихъ разчетахъ, всегда прежде интересовавшихъ ее, на лицѣ ея теперь изображались затаенное нетерпѣніе и досада. Скавронцевъ видѣлъ это и спѣшилъ тутъ же перейти на тему какого-нибудь только что прочитаннаго имъ въ газетѣ интереснаго факта, или заговорить объ Аннѣ Карениной. Тата чуть-чуть взглядывала на него тогда и улыбалась улыбкой, въ которой онъ ясно читалъ благодарность ему за то, что ему вздумалось наконецъ перестать говорить о скучныхъ вещахъ и заняться ею. Эта нѣмая благодарность ему за малѣйшій его знакъ вниманія къ ней, которое, бывало, принималось ею какъ нѣчто совершенно естественное и ей должное, какъ бы невольно вырывалась у нея теперь при всякомъ случаѣ. Скавронцевъ издавна имѣлъ привычку приносить ей къ вечернему чаю букетъ изъ сада или оранжереи, съ котораго рисовала она свои цвѣты: принесетъ, бывало, поставитъ въ вазу, она и не замѣтитъ, не взглянетъ иной разъ даже. Теперь она его ждала съ этимъ букетомъ, молча принимала его изъ рукъ Скавронцева, улыбаясь ему все также, одними глазами, бережно и долго укладывала букетъ въ воду и, выбравъ изъ него цвѣтокъ, втыкала его въ волосы или прикладывала къ груди. "Хорошо такъ?" спроситъ она только иной разъ, какъ бы во мгновенномъ порывѣ, вся обернувшись къ нему, и тутъ же нахмурится и примолкнетъ, наклоняя голову надъ своимъ рисункомъ, будто въ досадѣ на себя за этотъ порывъ. Она словно ничѣмъ инымъ не занята была, какъ мыслью о немъ, и будто страшно боялась вмѣстѣ съ тѣмъ, чтобъ онъ этого не замѣтилъ…

Недоумѣло, но съ сильно бившимся каждый разъ сердцемъ относился Скавронцевъ къ этимъ продѣлкамъ. Онъ не былъ ни фатомъ, ни новичкомъ; но эта женская игра переносила его невольно въ кипень отжитой молодости, воскрешала въ въ немъ весь былой задоръ воображенія и страсти… "Надуваетъ, тѣшится!" увѣрялъ онъ себя каждый день при каждомъ новомъ случаѣ и злился, и краснѣлъ, сознавая внутренно, что "это" составляло для него уже блаженство. Его такъ и подмывало объясниться съ нею, "вывести дѣло на чистоту", но ему для этого, во-первыхъ, не представлялось никакого случая, — Тата умудрялась теперь такъ, чтобы никогда не бывать вдвоемъ съ нимъ; она даже подъ предлогомъ усталости отказалась на извѣстное время отъ верховыхъ прогулокъ, которыя очень любила и въ которыхъ онъ сопутствовалъ ей обыкновенно, — а кромѣ того, съ чего бы онъ началъ, о чемъ сталъ спрашивать? Да и отвѣтъ ея развѣ не могъ онъ предвидѣть заранѣе? "Я не понимаю, о чемъ вы говорите"… Онъ такъ бы и остался тогда "дуракъ-дуракомъ…"

Какъ-то разъ, за чаемъ, маленькая княгиня-мать заговорила объ одной "большой фавориткѣ" ея, прелестной женщинѣ, которую всѣ въ Петербургѣ звали уменьшительнымъ именемъ Зизина, и отзывалась съ восторгомъ о ея любезности, неотразимыхъ черныхъ глазахъ и остроуміи.

— Я люблю особенно въ ней, сказала къ этому Тата нѣсколько язвительно, — простодушіе и откровенность ея кокетства: для нея не существуетъ ни старыхъ, ни молодыхъ, ни глупыхъ, ни умныхъ, ни безобразныхъ, ни красивыхъ, — существуютъ только неухаживающіе за нею и ухаживающіе. На первыхъ она смотритъ съ глубокимъ презрѣніемъ; съ послѣдними кокетничаетъ равно со всѣми, sans vergogne ni nuances.

— И прекрасно! вскликнула княгиня, — elle s'amuse et ne fait aucun mal.

— Ей-то весело, пожалуй, а вотъ имъ каково? вмѣшался въ разговоръ Скавронцевъ.

Княгиня засмѣялась:

— Что вамъ, мужчинамъ, когда-нибудь дѣлается!..

— Я этой барыни не знаю, а знаю другихъ, сказалъ онъ, подчеркивая свои слова, — онѣ свои средства очарованія готовы примѣривать на первомъ попавшемся имъ подъ руку человѣкѣ такъ же просто, какъ, вотъ, модистки ваши примѣриваютъ чепцы на картонномъ болванѣ. Годится, чепецъ идетъ, куда ему дѣйствительно слѣдуетъ, а ненужную болѣе картонную голову подъ столъ. Только тутъ разница: отъ такой примѣрки иная человѣческая голова и совсѣмъ разлетѣться готова.

— Вѣдь нашелъ же сравненіе! замѣтила княгиня, покачивая со смѣхомъ головой.

Тата, налившая въ это время чай въ его стаканъ, быстро подняла голову и, опустивъ чайникъ, обернулась на Скавронцева:

— И вы знаете такихъ женщинъ, Александръ Андреевичъ? спросила она какъ бы задрожавшимъ голосомъ.

— Знавалъ, Наталья Васильевна, знавалъ, отвѣтилъ онъ тономъ шутки, развязность котораго не была однако въ состояніи затаить отъ чуткаго слуха дѣвушки прорывавшуюся изъ-подъ него ноту глубокаго внутренняго смущенія.