Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы

Став на ступень любовника и камергера Али-Эметэ, принятой в парижском обществе под именем княжны Владимирской, маркиз де Марин сам в себе чувствовал, как он незаметно, день ото дня, можно сказать с каждой минутой, становился более и более её рабом. Ни эксцентрические выходки, ни ревность, ни равнодушие, ни явное стремление к мотовству на чужой счёт не отводили его от неё, напротив, всё притягивали более и более. Он видел, что её отношения с баронами Эмбсом и Шенком странны; что она обходится с ними, по крайней мере в своём кружке, так же, как и с ним; но он подумать даже не смел о том, как они обходятся между собой, когда находятся с глазу на глаз. Да о чём было и думать? Ведь он не в силах был бы от неё отказаться, хотя бы и знал, что, кроме этих двух, у неё есть ещё десять любовников; не смел бы даже упрекнуть её из опасения, что она его прогонит. Так о чём же тут было думать? Думать было тут не о чем, а приходилось проматывать своё состояние, когда ей недостаёт на что-нибудь из самых безумных прихотей мотовства. «Ну, что ж делать? Будем проматывать, благо у нас нет наследников и не для кого беречь! Ну раб, совершенный раб, разве может быть какой-нибудь раб закрепощён более, чем я?» — говорил он. И точно, он был совершенным рабом прихотей Али-Эметэ.

Маркиз де Марин всё это чувствовал, понимал, — понимал, что он летит в пропасть, и не в силах был себя преодолеть.

Он понял вполне слова Али-Эметэ, сказанные ею, когда как-то в обществе осуждали одну девицу, которая, положившись на честность своего жениха, отдалась ему до свадьбы, и тот, позабавившись с ней в течение нескольких недель, потом от неё отказался. А жених был выгодный, партия блестящая.

   — Удивительное дело, — сказала старая маркиза де Ту, — девушка, как бы она ни была молода и неопытна, не может не понимать, что мы хороши для мужчин только тогда, когда представляем нечто недоступное, когда стоим в их глазах в виде идеала; а что едва мы сойдём с этого пьедестала, то обращаемся для огромного большинства из них, извините за выражение, просто в постельную принадлежность, которую иногда весьма приятно переменить!

   — Не знаю, — отвечала княжна Владимирская. — Я понимаю, что от меня могут отказаться, пока я равнодушна и неприступна; но не думаю, чтобы кто-нибудь мог отказаться, когда я буду к нему добра!

   — Да ведь вы ещё не понимаете, княжна, что такое значит, быть доброй как женщина, — заметил маршал де Сакс. — А когда узнаете, так поймёте, что такая доброта до свадьбы может расстроить свадьбу.

   — Может быть! — отвечала Али-Эметэ, потупившись, успев, однако ж, украдкой взглянуть на маркиза де Марина.

«Да, — подумал он, — к кому она была хоть один раз добра, тот не забудет этого никогда!»

Но на четырёх любовниках дело, разумеется, не остановилось и не могло остановиться.

   — Ваша светлость, — докладывал принявшей на себя имя княжны Владимирской камергер и интендант её двора маркиз де Марин, — вам просит дозволения представиться обер-гофмаршал владетельного герцога Гольштейн-Лимбург де Линанж, граф Рошфор де Валькур.

   — Что ж, я очень рада видеть графа; мне говорила о нём мадам де Креси и очень хвалила его...

   — Когда прикажете назначить ему аудиенцию?

   — Хоть завтра в два часа, а то послезавтра; я, кажется, никуда не звана, я приглашу его обедать!

На другой день гофмейстер барон Эмбс в присутствии камергера маркиза де Марин представлял светлейшей княжне графа.

Граф Рошфор де Валькур был потомком одной из знаменитейших фамилий Франции. Рошфоры были известны ещё во времена карловингов; не один из них положил свою голову, сражаясь за отечество, не один был сражён и на турнирах в честь красоты. Когда Ришелье стал проводить идею централизации Франции, Рошфоры, избегая участи Сен-Марса, предпочли переселиться в Германию, в одно из небольших немецких княжеств, где они могли быть уверенными, что права их будут неприкосновенны. Выбор их остановился на княжестве Лимбург-Стирум-Оберштейне. Они там и поселились и с тех пор постоянно занимали место княжеского обер-гофмаршала, вступая в него как бы по наследству, так что после отца вступал сын, после сына внук, что, вероятно, продолжалось бы весьма долго, во всяком случае до рейнского союза и разгрома Германии Наполеоном, если бы одному из Рошфор де Валькуров не встретилась в жизни наша Али-Эметэ, принявшая имя княжны Владимирской.