Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы

И точно, возникнуть может многое: прежде всего у нас есть спрятанный император Иван Антонович. Правда, бедняга вырос в таких условиях, что теперь совсем без ума. Ему теперь уже более двадцати лет, но он как есть пятилетний ребёнок: мечтающий, раздражающийся, капризничающий ребёнок... Я говорил с Чурмантеевым и с государем нарочно ездил смотреть. Он просто не пошёл далее пятилетнего развития. Жаль и страшно становится, как подумаешь, что это взрослое, не слышавшее человеческого голоса, поэтому по разуму только пятилетнее дитя было призвано царствовать, было предназначено управлять. И вдруг вместо царства — чурмантеевская плеть. Грешно Шувалову, но я сам читал, что он предписал в случае упрямства с его стороны — бить палкой и плетью. Но теперь дело не в нём. Он не способен играть роль, даже роль куклы... Впрочем, куклу-то и без него можно найти. Хоть бы эта Зацепина, княжна Владимирская: ведь, что ни говори, она законная племянница императрицы Анны Ивановны от её младшей сестры и, за слабоумием Ивана Антоновича, её прямая наследница. Нужно будет, однако ж, узнать о ней на всякий случай. Тут же есть капиталы, и большие капиталы. Вообще, нужно обратить внимание на это дело. Ведь у Андрея Васильевича братья были, князья Зацепины. Они, разумеется, обижены тем, что громадное состояние их брата передано не им. Поэтому нужно выписать их на случай... Зацепинский капитал возрос теперь до громадной цифры. Вообще, на это дело следует обратить внимание, заняться им под рукой. Разумеется, заняться так, чтобы комар носу подточить не мог. Потом следует обратить особое внимание на Восток. Там столько накопилось горючих материалов, что, того и гляди, пожар вспыхнет, и сближение Востока, например, с этой племянницей может быть не только опасно, но гибельно. Пока дело у меня в руках, я, разумеется, такого сближения не допущу. Ну, а если власть будет не у меня, то... Впрочем, до этого ещё далеко. Пока я — один я! Недаром же я тешу государя всеми мерами; даже на старости маршировать выучился и по званию фельдмаршала и подполковника впереди своего Преображенского полка по прусскому образцу, для удовольствия его величества, не хуже любого прапорщика парадирую. А я и смолоду, когда в Преображенском полку строевым офицером был, не очень эти штуки любил и шёл всё больше по письменной части».

Рассуждая обо всём этом, Трубецкой поехал во дворец и там увидел любопытную сцену. Несмотря на то что только два или три дня назад император Пётр III подписал указ о дворянской вольности, предоставляя дворянам служить или не служить, оставаться в России или ехать за границу, предоставляя дворянам и другие весьма важные права, он приказал двоих своих любимцев, генерала Мельгунова и действительного статского советника Волкова, выпороть розгами.

Когда Трубецкой вошёл, Волков, уже высеченный, в мундире правителя дел высшей конференции и в орденах, стоял понуря голову в числе других, окружавших государя придворных, а Мельгунов, при помощи двух капралов голштинской гвардии, готовился к экзекуции. Два другие капрала с пуками розог стояли и ждали, пока Мельгунов, лениво раздевавшийся, примет надлежащее положение.

Государь находился при экзекуции сам, окружённый своими любимцами и голштинскими офицерами.

— Ну-ну! — говорил Пётр, замечая видимую медленность в исполнении его приказания.

Наконец Мельгунова разложили, раздевавшие его капралы стали держать его ноги и плечи, и экзекуция началась.

Трубецкой остановился как вкопанный, в полном изумлении.

Правда, Трубецкой не мог быть особенно поражён тем, что увидел царских любимцев, высших сановников государства, под телесным наказанием. Он видел, как наказывали Девьера, помнил пытки Волынского, Хрущёва и Еропкина, сам расправлялся с Долгоруковыми, потом тоже сам подводил под кнут Лопухину и сестру жены своей Бестужеву, бывшую Ягужинскую; наконец, присутствовал при пытках Лестока, — но всё это было в определённой форме, по предварительному аресту, в застенке, по правилам розыска, и производилось над лицами, уже предназначенными к исключению из общества. А тут вдруг, в дворцовой зале, в присутствии самого государя и его двора, будто дать стакан воды выпить. И сохранить при них и их мундир, и их положение. Этого не мог переварить даже Трубецкой. Время, когда Пётр I сёк губернаторов на площади перед окнами сената, ушло уже слишком далеко.

Правда, что после наказания Пётр выполнял над каждым рыцарский обряд восстановления чести. Но как ни порядок наказания, ни самый обряд этот не исходили из русской жизни, то и казалось, что самым исполнением обряда Пётр только увеличивал наказание.