Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы

   — Опять нельзя не заметить вам, мой тайный советник, что, относя название наследника к великому князю, моему сыну, вы выразились совершенно неверно. Пётр Великий отменил закон о наследовании по праву первородства и установил наследование по избранию царствующего государя: а великого князя никто ещё на право наследования не избирал. Отец — вы знаете, какую он ему, вместе со мною, готовил участь; мне же не было ещё времени, да и нужно прежде осмотреться. А вы не забыли, что по распоряжению покойной тётушки императрицы Елизаветы, в случае смерти моего мужа бездетным, я должна была вступить на престол не как регентша, а как царствующая государыня. Тётушка не любила регентства; она насмотрелась на него, будучи цесаревной. Притом наследование после мужа женой вовсе не противоречит характеру русских обычаев. Оно совпадает с русским духом и понятиями, особливо во время малолетства детей. Не говорю о простом люде: там всегда по смерти мужа в главу дома становится жена; но вы лучше моего знаете, в какой степени обычай этот удерживается даже в знатных, родовых семействах. Не раз мне случалось слышать и читать, что мать распределяла по своей воле между детьми отцовское имение; даже выделяла из него часть своим детям от другого мужа. Этот порядок вполне соответствует православным понятиям о нерасторжимости брака и совершенном слитии в браке мужа и жены в одно лицо. Да и в царских семействах... не вдаваясь в отдалённое прошлое, когда, например, при Тёмном, действительно княжила его мать; не говоря о Елене Глинской, правившей всем государством, можно указать на значение матери Михаила Феодоровича, обширное влияние на дела Натальи Кирилловны, матери Петра. А потом, пример прямой: после Петра Великого, за малолетством наследника-внука, вступила на престол не регентшей, а прямо царствующей государыней его жена, несмотря на то, чем она была прежде. А тут подумайте: я не Марта. Мне не придётся отыскивать своих Самойловичей по разным захолустьям и награждать их графскими титулами. Стало быть, вопрос не в моём сыне и не во мне! С сыном оставьте нас считаться самим, как мы умеем, и я надеюсь, что под вашим руководством он будет воспитываться так, что станет истинным и сыном отечества, и моим сыном.

Екатерина замолчала, смотря Панину прямо в глаза и как бы вызывая на вопросы, которых она от него ожидала.

Панин чувствовал себя весьма неловко. Он понимал, что ему нужно спрашивать, нужно требовать объяснения, но как? Правда, он привык довольно свободно и откровенно говорить с Екатериной, сперва великой княгиней, а потом и императрицей; но он слишком хорошо понимал, что между великой княгиней, а потом императрицей, без веса, влияния, опоры, поставленной в ложные и даже враждебные отношения к своему мужу, царствующему императору, и самодержавной абсолютной монархиней — разность бесконечная. И то, что легко сходило с языка тогда, невольно проглатывалось теперь.

Однако спросить было нужно, и он нерешительно и как-то особо мигая глазами и отдуваясь проговорил:

   — Но с регентством, государыня, предполагались другие вопросы; предполагалось даже изменить образ правления, отменить абсолютизм, противный вашему милостивому взгляду, вашим правилам, наконец, вашему обещанию...

   — Да, я обещала подвести своё правление под шведский образец, чтобы таким образом гарантировать личность и собственность против произвола и насилия. Но, видите ли, первое противоречие регентству заключалось в том, что, приняв регентство, я уже не имела бы права отказываться от того, что мне не принадлежит. Я могу сложить свои самодержавные права, уменьшить их различными условиями и ограничениями, предоставить частью их пользоваться сословиям, но в таком только случае, если я сама самодержавная государыня, абсолютная монархиня, которая имеет право, для блага государства, ту или другую из своих прерогатив власти передать народу. Как регентша, я не имела бы право этого сделать. Но прежде всего я обещала всю себя посвятить развитию народного благосостояния, стремиться к возможно полному народному счастию. И видит Бог, ни одной минуты не колеблюсь я в этом отношении...

Панин молчал; молчала несколько секунд и Екатерина. Но потом она продолжала опять, тоном доктринерки: