Князья тьмы. Пенталогия. (Звездный король. Машина смерти. Дворец любви. Лицо. Дневник мечтателя)

Девушка задала вопрос. Гетмана, казалось, этот вопрос позабавил — он ответил язвительно: «Если вас не сожрет дназд, вам придется блуждать в горах без крова и без пищи, а путь далек».

«Он ничего не может для нас сделать, — упавшим голосом переводила Алюсс-Ифигения. — Если мы решим возвращаться, он не станет нас задерживать, но не советует даже пытаться». Девушка взглянула на аэромобиль: «Мы можем починить эту машину?»

«Не думаю. У меня нет подходящих инструментов. Придется сопровождать этот отряд — пока не подвернется что-нибудь получше».

Алюсс-Ифигения неохотно перевела слова Герсена. Предводитель тадушко-ойев безразлично согласился и подал знак — подбежала многоножка, на спине которой сидели только четыре бойца. Герсен забрался на кожаную прокладку, служившую седлом, и посадил Алюсс-Ифигению себе на колени. Такая близость девушки возбуждала его чрезвычайно; он удивлялся сдержанности, которую сумел проявлять до сих пор. Ей, по-видимому, приходили в голову сходные мысли — она бросила на него задумчивый взгляд. Некоторое время она держалась очень напряженно, но постепенно расслабилась.

Многоножки бежали без малейшей тряски, словно скользя по маслу. Отряд бойцов спускался по каньону вдоль едва заметной тропы, карабкаясь вверх и вниз в обход громадных валунов и пересекая многочисленные трещины, расселины и провалы. Временами, когда стены каньона близко сходились и небо Тамбера становилось узкой темно-синей лентой, а вода в реке — бурлящей черной патокой, веренице многоножек приходилось взбираться на утесы. Бойцы упорно молчали, гигантские многоножки не издавали ни звука; слышны были только вздохи ветра и шум горной реки. На Герсена все сильнее действовала теплота прижавшегося к нему тела девушки. Он тоскливо напомнил себе, что обязан отказываться от потворства таким слабостям — самой судьбой было предрешено, что жизнь его будет мрачной, скорбной и одинокой. Но все клетки его организма, все инстинкты и нервы протестовали, и его руки невольно обняли Алюсс-Ифигению крепче. Она обернулась — он заметил, что лицо ее стало отчаянно-неподвижным, на ее глаза навернулись слезы. Почему она отчаивалась? Герсен не понимал. Конечно, сложилась весьма нежелательная, вызывающая раздражение, но далеко не отчаянная ситуация — напротив, тадушко-ойи обращались с ними вполне достойно... Внезапная остановка прервала ход его мыслей. Гетман советовался с группой помощников; их внимание сосредоточилось на головокружительном утесе, под самой вершиной которого прилепилось еще одно тускло-серое «осиное гнездо» горного селения.

Алюсс-Ифигения неловко повернулась у него в руках. «Это поселок врагов, — объяснила она. — Кланы тадушко-ойев часто ненавидят друг друга».

Гетман подал знак; три лазутчика спешились и побежали вперед, проверяя тропу. Примерно в ста метрах впереди они перекликнулись гортанными предупреждающими возгласами и успели отскочить назад перед тем, как поперек тропы обрушился большой кусок скалы.

Бойцы не шелохнулись. Лазутчики поспешили дальше и скрылись за поворотом каньона. Через полчаса они вернулись.

Гетман взмахнул рукой. Одна за другой, многоножки устремились вперед. Высоко в небе появились точки, превращавшиеся в серые горошины и падавшие со странной медлительностью, словно они парили в воздухе. Но их размеры и скорость их падения были обманчивы — это были валуны, с глухим треском разбивавшиеся на осколки на тропе и рядом с ней. Бойцы, внешне не проявляя никакого беспокойства, избегали попадания этих каменных бомб, то ускоряя, то замедляя движение многоножек, то резко останавливая их, то срываясь с места в карьер. Когда Герсен и Алюсс-Ифигения миновали опасный отрезок пути, канонада прекратилась.

Сразу за поселком каньон расширялся — по берегам реки раскинулся серповидный луг, а у самой воды росли многочисленные деревца с пушистой листвой. Здесь головная многоножка остановилась, и вереница бойцов впервые обменялась какими-то ворчливыми фразами, в которых угадывалось часто повторявшееся слово «дназд».

Но дназд не появился. Пригнувшись в седлах и опасливо озираясь, бойцы проехали по лугу.

Начинало смеркаться. Высоко над стенами каньона пряди перистых облаков озарились бронзовыми лучами заходящего солнца. Через некоторое время отряд повернул в боковую расщелину между скалами — не более чем трещину, где многоножки могли протиснуться, только поджимая свои обычно дугообразно расставленные конечности. Время от времени Герсен почти прикасался плечами к скалам то с одной, то с другой стороны. Трещина вывела их на обширную круглую площадку, усыпанную плотным песком. Все спешились; многоножек отвели в сторону и пристегнули застежками сбруи так, чтобы голова одной была обращена к хвосту другой. Неподалеку сочился родник, образовавший маленькую глубокую заводь. Несколько бойцов набрали в кожаные бадьи воды, размешали в воде нечто вроде порошковой крови и подали эту смесь многоножкам. Другие развели небольшие костры, развесили на треножниках котелки и стали варить жирную кашу с прогорклым вяленым мясом.