Князья тьмы. Пенталогия

Вернувшись в звездолет, он задраил люки и покинул оставшийся внизу кантон Леландер. На высоте примерно пятнадцати километров Герсен задержал корабль и внимательно изучил окрестности. Ни макроскоп, ни радар, ни ксенодный детектор не позволили обнаружить никаких следов звездолета Трисонга — что Герсена вполне устраивало, так как «Трепетнокрылый Фантамик» не был оснащен тяжелым вооружением.

Пролетев далеко на север, Герсен приземлился в безлюдной тундре, где никакие детекторы Трисонга не смогли бы его обнаружить, даже если бы тот продолжал поиски.

Здесь царило безмолвие. За прозрачной сталью иллюминаторов простирался холодный мшистый ковер под холодным и ясным звездным небом. Герсен приготовил себе горячий гуляш, подкрепился и развалился в кресле. Он чертовски устал, у него ныла каждая мышца, но калейдоскоп странных настроений не давал ему уснуть; нервное возбуждение постепенно улеглось и сменилось раздражением, вызванным неспособностью убить Ховарда Трисонга и противоречиво смешанным с мрачным удовлетворением тем серьезным ущербом, который ему все-таки удалось нанести — теперь Трисонга должны были преследовать не только боль и не находящая выхода ярость, но и возрастающая неуверенность в себе, даже страх... В конечном счете за этот вечер Герсену, по меньшей мере, удалось заставить «князя тьмы» занять неудобную оборонительную позицию. Только разобравшись в трижды раздвоенной личности Трисонга, однако, можно было осмыслить невероятный спектакль, состоявшийся в школьном павильоне... Раскрыв «Дневник мечтателя», Герсен принялся изучать его содержание. Но он слишком устал, чтобы заниматься этим с должным прилежанием... Вскоре он перебрался на койку и уснул.

Глава 14

Наутро Герсен спустился наружу, чтобы выпить чашку чая в косых лучах северного солнца. В прохладном воздухе чувствовался напоминавший о сыром потухшем костре запах влажной грязи и растительности, медленно гниющей на протяжении бесчисленных столетий. Южный горизонт заслонили пологие холмы; во всех других направлениях расстилалась бескрайняя, плоская, почти болотистая тундра. Землю покрывал жестковатый упругий слой пушистого серо-зеленого лишайника, усеянный редкими пучками жухлой осоки и черного подорожника с мелкими алыми ягодами. Встреча бывших одноклассников в лицее Блаженного Приюта казалась воспоминанием о чем-то далеком не только в пространстве, но и во времени.

Герсен вернулся в салон корабля и налил себе еще чашку чая. Усевшись на верхней ступеньке трапа, скупо озаренного восходящей звездой ван Каата, он снова принялся за изучение «Дневника мечтателя».

Чай остывал. Герсен читал страницу за страницей и в конце концов добрался до того места, где слова юного Ховарда обрывались посреди незаконченной фразы.

Отложив блокнот, Герсен долго смотрел куда-то вдаль. Когда-то Ховард Хардоа горевал о пропаже этого дневника. Для нынешнего Ховарда Алана Трисонга он послужил бы драгоценным сувениром, напоминавшим о горьких и сладостных днях его юности. Более того — что гораздо важнее — дневник этот определял все его существо, раскрывал его самые сокровенные помыслы, то есть ценность его не поддавалась исчислению. Что, если бы Ховард узнал сегодня о том, что дневник нашелся? Ситуация допускала несколько вариантов дальнейшего развития событий. Ховард считал, что дневник у него украл друг детства, Нимпи Клидхо. Таким образом, важнее всего было бы установить местонахождение Нимпи? Что стало с Нимпи Клидхо, где он теперь?

Герсен сидел и думал: о молодом Ховарде Хардоа — уязвимом, нерешительном, чувствительном; о сегодняшнем Ховарде Алане Трисонге — властном, излучающем уверенность в себе, пульсирующем жизненной энергией. Герсен снова взял «Дневник мечтателя»: казалось, от поблекшей красной обложки исходила дрожь той же таинственной энергии... При первом прочтении дневник производил впечатление довольно-таки бесформенной мешанины фантазий. Помимо самоутверждающих заявлений, он содержал записи бесед между семью паладинами, а также дюжину стихотворных повествований. В одной из последних глав раскрывалась тайна языка «наомеи», понятного только семи паладинам; юный Ховард изобрел силлабарий из 350 слоговых символов, позволявших надлежащим образом записывать слова на языке «наомеи». Прежде чем он успел полностью разработать лексикон и грамматику этого языка, однако, записи в дневнике внезапно оборвались.