Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

Возвышался среди соперников Годунова, по мнению Иова, лишь князь Фёдор Мстиславский, который был по-прежнему мил сердцу Иова своим благородным поведением. Да, он тоже сделал попытку взойти на престол. И его люди кричали на Красной площади: «Хотим князя Мстиславского!!» Но когда князь услышал на Соборе единодушие полутысячи соборян, крикнувших: «Да здравствует государь наш Борис Фёдорович!» — он смирился с неизбежностью своей прежней участи.

Всё это и заставляло патриарха Иова быть щепетильным в подготовке избирательной грамоты, в мерах приведения к присяге. Обо всём этом и шёл разговор между иерархами в палатах патриарха до вечерней трапезы и во время её.

Вскоре иерархов развели и увезли отдыхать. Иов остался один, лёг в постель. Но сон не шёл. Ещё не зная, будет ли получено согласие от Бориса, покорится ли решению Государственного Собора, Иов задумался над тем, как поведёт себя Годунов, если всё-таки взойдёт на престол. Не вселятся ли в него пороки Иоанна Васильевича? Не возникнет ли в душе надменность? «Но в надмении своём нечестивый пренебрегает Господа: «Не взыщет!» И во всех помыслах его нет Бога». Размышления о Борисе рождали в груди Иова боль, неведомую ранее. «Сие страшно. Потому что во всякое время пути надменного гибельны. Суды твои, Господи Всевышний, далеки от него, на всех врагов своих он смотрит с пренебрежением. Уста его полны проклятия, коварства и лжи, под языком его мучение и пагуба. Не приведи Господи обуять сына моего надменностью», — неистово молился Богу патриарх.

И снова думал, заглядывал в завтрашний день...

«Будет ли Борис мстить тем, кто не хотел его избирать? Не применит ли против них помету, да якобы в интересах державного порядка? Господи, как всё непредсказуемо. Если бы столкнулись партии на политических помостах. Тогда вся борьба бы шла открыто: чья сила возьмёт. Но здесь всё тайно, всё в адовых глубинах. Но какую же озлобленность надо иметь, чтобы тайно бороться против отдельных, может быть, невинных сынов Божьих, против их семей, уж тем более невинных, а возможна только месть, но не праведный суд».

И в какой раз за последнее время вспомнились Иову события почти тридцатилетней давности. Мудрый дьяк, глава Посольского приказа Иван Висковатый, пытаясь успокоить Ивана Грозного, пребывающего в страхе перед боярскими и дворянскими происками, сказал: «Ты бы, царь-батюшка, не истреблял бы своего боярства и подумал бы о том, с кем тебе впредь не токмо воевать, но и жить, если ты казнил столько хоробрых людей». Тогда в ответ на слова Висковатого царь разразился угрозами: «Я вас ещё не истребил, а едва только начал. Но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось».

Не бросил Грозный слов на ветер. Обвинил царь московских людей, да больше дьяков государевых приказов, в злых умыслах и кознях, велел арестовать триста человек. Был арестован и первый дьяк Иван Висковатый. Обвинил его Грозный в крамоле вкупе с Новгородом и Псковом по сговору с польским королём, чтобы посадить на трон иноверца. Ещё Иван Грозный возвёл в чин поклёп на Висковатого за то, что он будто бы вошёл в сношения с турецким султаном и крымским ханом и предлагал им Казань да Астрахань.

Помнил Иов, что розыск и суд по московской крамоле были недолгими. И в июльскую жару, сразу после праздника в честь святых Бориса и Глеба, вывели на площадь, называемую «Поганой лужей», более ста приказных чинов: подьячих, дьяков, а и самого высшего ранга — думных дьяков. Иван Грозный явился на «Поганую лужу» с тысячью стрельцов, сам осмотрел и виселицу, и орудия пыток, и чан с кипятком, что висел над большим костром. А пока царь с наслаждением осматривал арсенал казни, среди горожан на площади началась паника от вида ужасного, сатаною придуманного. Но стрельцы быстро «утихомирили», согнали убежавших на площадь и пригрозили рьяных на костёр отправить. Тут и казни начались.

Первого начали пытать Ивана Михайловича Висковатого. Палачи-опричники требовали от него признания в преступлениях. Да чтобы просил царя о помиловании. Но он только крикнул: «Будьте вы прокляты, кровопийцы, вместе со своим царём-катом!»

За эти гордые слова Иван Грозный приказал распять Висковатого на кресте из брёвен. И его распяли и подняли над площадью, а там и расчленили, разорвали на части на глазах у рыдающей толпы. Началось зверское избиение и казнь всех несчастных, приведённых на площадь. Им рубили головы, обваривали кипятком, бросали в костёр. Площадь ревела-гудела от воплей горожан, от предсмертных криков казнённых.

«Господи, неужели Борис уронит себя до того, чтобы тотчас пустить стрелы мести в своих противников, ужалить их по-змеиному, — с ужасом шептал Иов и пытался успокоить себя: — Нет, нет, Борис на такое не способен. Он мой ученик, мой сын, я вложил в него столько добра, столько человеколюбия. Разве что сатана вывернет его душу».

Ах, как хотелось патриарху заглянуть в дни грядущие, узреть своим мудрым оком. Увы, ему это не было дано, и он уповал на Бога и молил, чтобы Всевышний не лишил его разума, а дал здраво довести Бориса до престола.