Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

Иов вспомнил Катерину и Сильвестра. Удивился их озарению в те далёкие теперь уже годы. Воскликнул в душе невольно: «Уж не им ли Всевышний поручил вести Бориса по жизни, не они ли ведают, где грань его бытия? Сказано было сими Божьими посланцами, что царствовать Борису семь лет. Они же скоро истекают. 1605 год от Рождества Христова — последняя ступень. Над бездной... Чего? Небытия? Забвения? Новых жестоких испытаний?.. Иов остановил себя. Нет, он слуга Божий — и в мыслях не позволит себе заглянуть за ту грань. Сия забота посланцев Всевышнего Катерины и Сильвестра. Святых при жизни, заключил патриарх.

В эту бессонную ноябрьскую ночь Иов так же, как и Борис Фёдорович, испытал сильное душевное потрясение. Нет, чувство страха за свою судьбу Иова никогда не посещало. Он мог бы сказать о себе как о бесстрашном человеке. Сие шло не только от силы характера, но и от полной веры в Божью справедливость. Он умел трезво оценивать свои поступки, и за те, которые подвергались Божьему осуждению, он мужественно принимал кару.

Смятение души Иов испытал по той причине, что ничем не мог оказать помощь Борису. Никакие его душевные порывы не найдут в Борисе благодатной почвы, не отзовутся сердечностью. Независимо от их стремления сохранить дружбу, они стали удаляться друг от друга, и пропасть между ними неотвратимо углублялась. Причина сему была существенна: Иов шёл навстречу испытаниям за Русь. Борис Фёдорович пытался спрятаться от надвигающегося бедствия, бросал свой народ на растерзание волчьей голодной стае.

Страх сделал его глухим и слепым. Достучаться до разума такого человека — равно стучать по гранитной глыбе. Да и озлобление вызовешь, жестокость пробудишь. Оно так и пошло. Как охотился за ведунами Катериной и Сильвестром, а крамольников князей Рубец-Мосальских, коих вывел на чистую воду кузнец Игнат, не тронул. Из страха. Из страха же стал к слабым и невинным подозрителен и жесток, поощрял доносы, наветы. Люди Семёна Годунова хватали по этим доносам и наветам всех подряд. Сидельцев в тюрьмах с каждым днём прибывало.

Патриарх не понимал этого, не мог смириться с произволом царя и после многих тщетных попыток образумить Бориса Фёдоровича отвернулся от него.

Пылкое воображение сочинителя Иова сгущало некоторые события, делало фатальным разрыв с государем. И потребовалось какое-то время, чтобы воображение остыло, чтобы возобладало благоразумие.

В эти же дни ноября патриарх стал свидетелем активной деятельности Бориса Фёдоровича в защиту отечества. Он торопил воевод, чтобы быстрее собирали войско. И вскоре же встали под знамёна государя Российского пятьдесят тысяч конных и пеших воев. Эта сила почти в четыре раза превосходила войско самозванца, если не считать всякую вольницу, идущую за ним.

Но царь торопил воевод, а они медлили. И пока воевода князь Фёдор Мстиславский, не очень-то поспешая, вёл полки на самозванца, юго-западные города России продолжали сдаваться на милость Лжедмитрия. Лишь Новгород-Северский ещё держался волею воеводы Басманова.

Патриарх Иов, обозрев дела в России, пришёл к мысли, что настало время подумать об укреплении оборонительных рубежей близ Москвы. И сразу же после Покрова дня разослал по всем монастырям, что южнее первопрестольной, повеление ремонтировать стены, башни, копать рвы, делать запас ратной справы и корма. А ещё повелел обучать ратному бою всех монахов, способных держать в руках меч или копьё, пищаль или пистоль. Наблюдение за оборонными работами поручил митрополиту Крутицкому Геласию. В помощь дал ему дьяков Казённого Патриаршего приказа.

Царю Борису Фёдоровичу доложили об усилиях патриарха, о нарушении воли Государственного совета. Царь оказался на сей раз более мудрым, не поставил ни в вину, ни в упрёк благую заботу патриарха. Да и некогда было заниматься делами церкви. На юге России грозовые тучи становились всё мрачнее. И зима не была помехой.

Казалось бы, с наступлением холодов, всякие военные действия самозванец прекратит. Ан нет. В Москву пришли вести, что под Новгород-Северским произошло первое крупное сражение между войском самозванца и государевой ратью. Говорили, что Лжедмитрий чуть было не обратил в бегство полки воеводы Мстиславского. Дерзостью налёта малыми силами смял правое крыло рати и стал теснить. Лишь самому князю Мстиславскому с дружиной удалось удержать рать от позорного бегства. Да в гуще сечи оказался князь и, весь израненный, был вынесен с поля боя.

Крепко жалили летучие отряды Казаков московские полки, и никто не мог угадать исход боя, пока не встали навстречу самозванцу семьсот немецких конников да из крепости не вышел с войском воевода Басманов и не ударил самозванца с тыла.

И в этот час Лжедмитрий уклонился от боя, спешно вывел из-под удара своё малочисленное войско — всего-то двенадцать тысяч воинов. Перелом наступил в пользу рати Мстиславского. Она стала теснить врага, и долго бы так шло, да воеводы охладили пыл царёвых ратников.