Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

Но Гермоген знал, что недолгой будет похвальная песнь в честь Дмитрия. Шутовское дело, затеянное Романовыми, завершат Шуйские тем, что повернут колесо вспять, уже на престоле развенчают самозванца, назовут его вором, расстригой, меченным розгами за чернокнижие, еретиком, продавшим русскую веру. Да сие будет позже — и не без участия Гермогена. Он об этом тоже знал.

А пока Гермогена призывали в Москву — служить народу и молодому царю Фёдору Годунову. Да, кажется, об этом и писано в грамоте, что несли струги.

* * *

И вот наконец-то струги появились на реке Казанке в виду подворья митрополита. Паруса над ними обвисли, потому что не было ветра, и гребцы упорно трудились, преодолевая встречное течение. Колокол на переднем струге продолжал размеренно разносить похоронный звон.

И лишь только этот звон достиг ушей Филиппка и он увидел, что струги повернули к пристани, колобком скатился вниз по лестнице и помчался к высокому крыльцу митрополитовых палат. Сей же миг на крыльцо вышел молодой дьячок в чёрном подряснике и звонко приказал:

— Говори, Филиппок!

Молодой дозорный хотя и знал, что дьячок — невелик господин, но шапку с головы сдёрнул, буркнул на всякий случай под нос не очень внятно: «Владыко Христе Боже, помилуй!» — и, согнувшись в поясе, доложил:

— Струги московские с колокольным звоном плывут. Знать, беда приключилась!

— Дурак, ведать надобно: ежели погребальный звон, государь-батюшка преставился.

— Господи! Како маху дал! — воскликнул Филиппок и осел на колени.

— Встань! Отвечай, сколько стругов числом, какова на них стража?

— Числом два, а стражи не счёл...

Дьячок вернулся в палаты митрополита. Там его встретил дьякон, и тоже ещё довольно молодой, черноволосый, с маленькой аккуратной бородой.

— Отец благочинный, — низко кланяясь, начал дьячок, — в виду палат пристали у берега два струга московские, да колокол о смерти царя-батюшки даёт знать. Господи, да прими его душу в царствие небесное. — И дьячок истово перекрестился.

— Дорога в очах Господних смерть святых и подданных его, — произнёс дьякон торжественным голосом. Потом бросил дьячку: — Стой и жди слова владыки. Аз иду к нему!

* * *

В тот час, когда струги причалили под стенами кремля и подьячий Никодим в сопровождении двух стрельцов и монаха, нёсшего ларец, медленно поднимался на кремлёвский холм, в палатах митрополита стояла божья тишина. Владыка Гермоген сидел в гостевой палате возле большого стола и рассматривал рисунок. Сбоку от него стояли игумен Казанского монастыря Аданисий и монастырский иконописец Марсалин.

На столе перед Гермогеном лежал рисунок колокола, выполненный на пергаментном листе. Было видно, что рисунок пришёлся митрополиту по душе, глаза у него теплились, на губах застыла улыбка. Этот колокол был нарисован по его задумке и по его окладу. Не один вечер просидел над окладом Гермоген.

Склонившись над листом бумаги, он вспоминал теперь уже давнее, когда судьба забросила его в Псков и он, вольный двадцатилетний казак Ермолай в миру, нанялся работать подручным к знаменитым псковским мастерам-колокольникам Михаилу Андрееву и его сыновьям Матвею и Кузьме. Ни к чему бы такое занятие молодому воину, да в душе началось движение и тяга познать тайну звонов, тайну ремесла, угодного Богу. Но от псковской затеи пройдёт ещё много лет, когда вдруг исчезнет казак Ермолай, боевой сотник, и появится священнослужитель Гермоген.

А над колоколом тогда Ермолай работал как одержимый. Сколько земли перекопал, глины заготовил, дров нарубил-наколол, воску перетопил да литья наработал четыреста пудов. Зато и получился у мастеров-колокольников чудо-благовестник для Кирилло-Белоозёрского монастыря. И потом Ермолай вкупе с другими псковичами вёз в Белоозеро благовестник, поднимал его там на звонницу и слушал первые звоны праздничного колокола и плакал вместе с мастерами от благостной истомы.

И вот на склоне жизни глава огромной епархии митрополит Гермоген задумал отлить такой благовестник, какого ещё не было в Казанском крае. Всю работу он решил оплатить своими деньгами, а чтобы колокол получился необыкновенным, думал послать человека в Псков за Матвеем и Кузьмой Андреевыми, лучшими мастерами-колокольниками земли псковской.

Когда черновой рисунок был закончен, Гермоген пригласил к себе богомаза Марсалина, чтобы посоветоваться с ним и перевести оклад в рисунок, да чтобы мастерам всё было понятно. Гермоген многое знал о колоколах и рассказывал об этом Марсалину, чтобы проникся он пониманием важности дела.

— Помни, сынове мой, — говорил Гермоген, — колокола сопровождают жизнь нашего народа. Они размеряют течение дней, возвещают время пахать землю и время жатвы, время приносить жертву Всевышнему, время веселия и скорби. Они напоминают нам о заботах прародительских и созывают на битву с ворогом. Они же встречают торжественным звоном победителей. — И вот уже Гермоген рассказывает Марсалину, каким ему видится «его благовестник о тысячу пуд», который поднимет он на самую высокую звонницу Казани.