Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

Геласий плюнул под ноги с досады и ушёл к Шуйскому с докладом. Сие происходило ещё до того, как появиться в Угличе патриарху. Шуйский считал себя в городе хозяином положения и справы, порученной царём, и отчитал Геласия за то, что допыт не по форме вёл.

— Ты, поп, князей за грудки не хватай! Ещё не глава церкви. И боле не пытай их. Сам сыск поведу!

Геласий в спор с Шуйским не пустился. Знал, что сия лиса сей час извернётся, его овиноватит, а после ещё и напакостит, патриарху чего не следует наговорит.

— Грешен, князь-боярин, ретивое взыграло. Да и они хороши: тут горе, царевич живота лишённый, а они что ни день до положения риз упиваются.

— Ведомо сие мне. И всё на замету пошло. А ты ступай к архимандриту. Пусть он тебе покажет правду, какая за ним... Да горожан чтобы указал, кои самосуд учинили над государевыми слугами. Да помни, чтоб сутаны ваши не сплелись!

* * *

Князь Василий потом сам ходил к Нагим. С Марьей вёл беседу, с братьями тоже не удержался, в свару пошёл, отчитывая их:

— Ни чести в вас княжеской, ни совести Божьей! Весь Углич в одно слово кричит: спились Нагие! Како же верить вам? О чём мне докладывать государю-батюшке?!

Сама Марья одичала от горя. Бога гневила погаными словами, как язычница. А ещё царя Фёдора поносила, о страхе забыв.

— Поплатишься ты, душа, за брань. Ни Всевышний, ни царь-батюшка в твоей беде не повинны. Следствию лучше поспособствуй, расскажи, как всё было, без утайки.

Марья и к Шуйскому без почтения отнеслась.

— Чай, вижу, кого защищать-выгораживать приехал. А я и под пыткой скажу, что виноват в смерти моего сына Бориска-смерд.

— Опомнись, мать! Дерзость, а не горе в тебе кричит. Видел я рану на теле царевича. Не самодельная. Да токмо долго ли было и разверзить, коль умысел у кого возник.

— Ой, князь, что ж ты моё горе солью присыпаешь?! Вина моего сына одна — царевич он, истинный от Бога. И ему бы корону державную нести после Фёдора. Да смерду она, знать, снится! — Властная, непокорная, высокомерная женщина, будто вобравшая в себя в последние часы жизни мужа всю его жестокость, Марья и князя Василия готова была испепелить своей злобой-ненавистью. Да был он для неё недосягаем.

Шуйский умел заглядывать хитрыми глазками-буравчиками в людские души. И озноб пробежал по его худой хрящеватой спине, будто лили на неё воду из иорданской проруби. «Да будь я онагрь, ежели ошибусь, что она не учила сыночка головы нам рубить на волжском берегу. Учила! Учила! Пожру готовила! — И возвеселился князь: — Рубил твой отпрыск ледяные головы, а наши-то вот они, с ушами да с носом торчат из живых телес!» Запомнил Шуйский, что в угличской сказке о «ледовом побоище» было и его ледяное изображение. Посмеялся, и озноб прошёл. И допыт стало вести легче. «Токмо чего и допытывать? Всё уж и без того яснее ясного. Под корень нужно рубить эту породу василисков. Вот и весь сказ». Хитрец нутром почувствовал, что ему с Борисом Годуновым удобнее жить, чем жилось бы с Нагими. «Вот и свояченицу-красавицу за братца моего молодшенького отдал. Ищет миру со мной сей вострыш. И за старшего брата раскаянием не остыл. И я жажду мира. Да что в том плохого-студного?!»

— Так что готовься к ответу, Марья, — тихо сказал Шуйский и покинул палаты князей Нагих.

* * *

А митрополит Геласий закончил свой допыт над архимандритом Воскресенским Феодоритом под звон серебряных кубков с золотистой медовухой. Правда, не вдруг они сели к ендове. Пришёл Геласий к Феодориту и рявкнул с порога:

— Безвестный поп, службы не знаешь! Како такое в твоём приходе содеялось, что сами себя к убиению приводят!

Феодорит голову склонил. Что-то шепчет, но достаточно громко, чтобы Геласий внял его словам:

— Услышь, Боже, вопль мой, внемли молитве моей. В твоей руке дни мои. Избавь меня от руки ворогов моих и от гонителей моих!

— Да что ты там плетёшь, сивак гнедой?! — крикнул Геласий своему старому другу. — Это я тебе гонитель? Епитимью наложу на год! — И поспешил к Феодориту, перекрестил его да и обнял. — Ну прости, что рык поднял, прости, коль что не так. Знаю, от заячьей-то болезни мы и дар речи теряем. Толкуй, как тут?

Феодорит помнил, как дьячками вкупе ходили, когда в Ярославле службу начинали. Да время развело их дороги, на разную высоту вознесло. Геласий — митрополит Крутицкий в самом Кремле. «Ого! Вознесись-ка до него. Да чёрному-то священнослужителю и не дано такое. Так архимандритом и останешься», — поразмыслил Феодорит. Сказал смиренно:

— Денно и нощно молю Бога за твоё благоденствие, владыко Геласий. Благослови раба Божьего.

— Аль не благословлял? — удивился Геласий. — Во имя Отца и Сына... Аминь! — перекрестил Геласий архимандрита. — Несытым несть числа! Которые погибох несли, где они? И како тут текло дело, рассказывай, брат Феодорит. — Геласий расположился в трапезной вольно, приготовился слушать.