Книга

На него смотрело измученное потное лицо в такой же кроликовой шапке, как у того мужика в Ульянке. Смотрело, скорее, растерянно, чем агрессивно. Седые патлы, волосатые уши, серый небритый подбородок, заплывшие щелочки глаз, перегарная вонь… уж не Струков ли? Какой Струков? — одернул он сам себя. Струков давно уже мертв, сгнил в болотной питерской земле. Тогда — его брат?.. сват?.. кум?..

— Ну, что, Струков? Вот и встретились, гнилой пенек. Хочешь выпить, а?

Мужчина попятился.

— Ты чего? Думаешь, крутой? Чего ж ты тогда на метре ездишь, если крутой? Щас милицию позову, только тронь… кру-утой…

Сева отвернулся. Не то. Расталкивая народ локтями, он пробился к самому краю платформы. Подошел новый поезд; дверь открылась прямо перед ним; Сева вошел в вагон. Он был все еще жив, и этот факт казался ему в высшей степени странным. Почему оно решило подарить ему эти несколько лишних шагов, несколько лишних вдохов? Он глубоко вдохнул спертый вонючий воздух и вдруг вспомнил недавние ханнины слова: «Все изменилось. Теперь уже ни на что нельзя полагаться. Ни на что.» А вдруг и в самом деле? Возможно, теперь опасность угрожает уже не ему, а именно ей, Ханне? Почему бы и нет? Факт: оно отказалось воспользоваться несколькими удобными моментами для того, чтобы умертвить его. Но значит ли это, что охота идет за Ханной? Что делать?.. что делать?..

Он с усилием взял себя в руки. Так. Не паникуй, подумай спокойно. Что она станет делать, оказавшись одна в вагоне? Первый вариант: выйдет на следующей станции и вернется назад. Назад! То есть, как раз туда, откуда ты, идиот, только что уехал! Черт! Спокойно, Сева, спокойно… есть и еще варианты. Например, она может просто ждать его на следующей станции. Или проехать дальше. Куда «дальше»? — Ну, скажем, на Невский проспект. Ты ведь сам сказал ей: «Поедем на Невский». Значит, она может ждать там, внизу или наверху. Поезд остановился, Сева выбрался наружу. Ханны на станции не было. Он вернулся на «Техноложку», подождал — без результата. Оставался вариант с Невским проспектом. И мобильник, но это уже только наверху…

Наверху на него сразу же набросился все тот же ветер, ударил в грудь, развернул, прижал к стене. Дождь усилился. Часы на Думе показывали всего четверть седьмого, но Невский был безлюден, как в три часа ночи. Сева достал мобильник, дрожащим пальцем нашел нужные кнопки. Ханнин телефон не отвечал. Неужели она еще в метро? Или… Боже, Боже… он забормотал отчаянную молитву-мольбу, мешая в ней русские и ивритские слова. Сделай так, чтобы с ней ничего не случилось, ну пожалуйста. На, возьми меня, я готов, хоть сейчас, только не трогай ее, ладно? Есть ведь и у Тебя какая-то бухгалтерия, правда? Или меня Тебе мало… да и впрямь, невелик подарок… но это все, что у меня есть — я сам, Боже. Тут он подумал о своих детях, ужаснулся этим мыслям и перестал молиться. Что делать?.. что делать?.. Он оторвал плечо от стены и двинулся вперед, все равно куда, лишь бы идти, лишь бы не стоять и не думать, потому что можно ли позволить себе думать о чем-либо, если даже молитва настолько страшна?

Такси ждало у выхода, и Нина Яковлевна вздохнула с облегчением.

— Вот и я, — сказала она робко. — Ведь недолго, правда?

Шофер молча кивнул и вырулил на Невский. Слава Богу, Севушка дал достаточно денег для того, чтобы таксист без долгих разговоров согласился по дороге на Васильевский заехать в Публичку и подождать четверть часа на улице, пока она закончит там свои дела. Собственно, дел было немного: сделать копию с чудесным образом воссоединенного свитка и зайти в хранилище научных работ. Исследовательский отдел библиотеки был безлюден против обыкновения. Видимо, сегодня сотрудники поспешили закончить рабочий день непривычно рано и разошлись по домам пережидать налетевшую на город непогоду. Нина Яковлевна шла в хранилище по совершенно пустому коридору, слушая звук своих шаркающих шагов да резкий стук палки.

Вот как жизнь прошла, — подумала она без всякой грусти. Этот коридор был знаком ей с четырехлетнего возраста. Бывало, матери требовалось вытащить отца пораньше домой, и тогда, произнеся что-нибудь типа: «Ну что, Нинуля, напомним нашему папе о своем назойливом существовании?..» она одевала Ниночку в выходное платье, и они отправлялись пешком в ужасно длинное путешествие от улицы Герцена через Мойку и канал Грибоедова, мимо бесконечной колоннады Гостиного двора к месту папиной работы, которое, конечно же, представляло собой огромнейшее здание, достойное папы по своей красоте и величию. Уже похныкивая от усталости, она поднималась по лестнице и оказывалась вот в этом вот коридоре, замечательном своей потрясающей звонкостью. Как весело и часто стучали тут ее каблучки!

— Нина! — говорила мать с напускной строгостью. — Немедленно прекрати! Ты мешаешь людям работать!