Книга

— Глупости! — сердился отец. — Империи приходят и уходят, а мы остаемся. Кто помнит теперь о могучих паро из страны Мицраим? Куда исчез ужасный Ашшур? Где цари мощного Бавеля? Где Парас, где Яван, где великий Александр и его полководцы? Верно, сейчас мы под рукой ромайских императоров, но сгинут и они — есть ли в этом сомнения?

— Сила каждого народа в его родной земле, — вступался за своего товарища Йоханан. — Если нас лишат страны, изгонят и рассеят по миру, то как тогда сохранится знание?

— Не в земле сила этого народа, а в учении, — отвечал Раббан. — Он будет цел, пока держится за знание — неважно, на чьей земле и под чьей властью. Стены запретов и заповедей надежнее самых высоких крепостных валов. Разница в обычаях глубже самого глубокого защитного рва. Окружите народ традицией, опоясайте обычаями — и никакой враг не сможет прорваться внутрь.

— Но, учитель, народ можно истребить, — упрямился Шимон. — Сколько раз мы уже висели на волоске…

— Рассеянный народ трудно истребить.

— Трудно, но можно. Ведь можно?

— Бог не допустит, — твердо отвечал Раббан и вставал, прекращая разговор.

Этот аргумент всегда оказывался последним, ибо как можно было его оспорить? Вера неоспорима. Но в этом случае правы оказывались и те, кто не соглашался с моим отцом. Например, канаи — горячие головы, зовущие к оружию, к восстанию против ромаев, к освобождению страны. Для них залогом сохранения знания была именно страна, Ерушалаим и Храм в Ерушалаиме. Свое «Бог не допустит» они произносили несколько раньше моего отца — в ответ на естественный вопрос, что случится, если ромаи все-таки победят?

Или те, кто полагал, что не следует особо упираться, поскольку знание и без нас сумеет позаботиться о себе. В отличие от раббанов, они не цеплялись за устаревшую традицию, именовали многие обычаи провинциальными предрассудками и резонно недоумевали, отчего бы не перенять у других народов хорошие привычки? Например, гимнасии у яванцев или бани у ромаев.

— Если мы хотим сохранить знание, — говорили эти прогрессисты, — то нелепо замыкаться в своей замшелой скорлупе. Наоборот, нужно передать его всем, кто соприкасается с нами, всем, кому только получится. А для этого предпочтительно говорить с чужими на их родном языке, стать для них своими, близкими. И если яванцы и ромаи лучше воспринимают истину в банях, на ипподроме или в театроне, то незачем тащить их в Храм — гораздо легче просветить невежд в их привычной среде, не лишенной, к тому же, несомненной приятности и для нас.

— Позвольте, — возражал какой-нибудь возмущенный раббан. — Но отчего вы так уверены, что вас услышат? Где гарантия, что знание не пропадет, не останется незамеченным, не сгинет в хохоте пошлых комедий, в ипподромной пыли, в звоне гладиаторских мечей?

— Бог не допустит, — следовал хладнокровный ответ, и раббан смущенно замолкал, ибо, в конце концов, и его собственная цепочка доказательств неизбежно приходила к тому же.

В общем, так или иначе, с логической точки зрения, все три позиции представлялись мне абсолютно равноценными. А потому я предпочел бы вовсе не выбирать между ними, да-да, именно так, не удивляйтесь. Но увы, тогдашняя жизнь в Галиле вынуждала определиться. Возможно, кто-то из вас решит, что мой выбор заранее склонялся к мнению Раббана — просто потому, что я был его сыном. Может ли бар-Раббан противоречить Раббану? Если вы действительно так подумали, то просто слушали мой рассказ не слишком внимательно. Именно моя вынужденная присоединенность к отцу диктовала прямо противоположный вывод. Хоть чем-то я должен был от него отличаться!

Из двух оставшихся вариантов я больше склонялся к последнему, прогрессистскому. Все-таки наверняка было бы очень приятно провести день в ромайских банях или позабавиться в цирке вместе с многотысячной толпой… не знаю, не знаю… ведь мне так и не пришлось этого испытать и теперь уже точно не придется. Прогрессистский образ жизни требовал прежде всего денег, а денег у меня не было никогда. Так что поневоле пришлось остановиться на воинственных канаях. Что, конечно, вовсе не означало, что я немедленно вышел с мечом на дорогу подстерегать ромайских чиновников.

Канаев в Галиле было тогда пруд пруд, это верно, но воевали они до поры до времени исключительно языком, а попросту говоря, повсюду болтали о необходимости срочного восстания. Впрочем, кое-где доходило и до дела: собирали оружие, а то и нападали… нет, не на ромаев, а на своих, на предателей, коими полагали прежде всего прогрессистов, променявших свой народ на бани и ипподромы.