Книга 2

* * *

Если где-то в чужой незнакомой ночи

Ты споткнулся и ходишь по краю,
Не таись, не молчи, до меня докричи
Я твой голос услышу, узнаю.
Может, с пулей в груди ты лежишь в спелой ржи?
Потерпи — я спешу, и усталости ноги не чуют.
Мы вернемся туда, где и воздух и травы врачуют,
Только ты не умри, только кровь удержи.
Если ж конь под тобой, ты домчи, доскачи
Конь дорогу отыщет буланый
В те края, где всегда бьют живые ключи,
И они исцелят твои раны.
Где ты, друг, — взаперти или в долгом пути,
На развилках каких, перепутиях и перекрестках?!
Может быть ты устал, приуныл, заблудился в трех соснах
И не можешь обратно дорогу найти?..
Здесь такой чистоты из-под снега ручьи,
Не найдешь — не придумаешь краше.
Здесь цветы, и кусты, и деревья — ничьи,
Стоит нам захотеть — будут наши.
Если трудно идешь, по колено в грязи
Да по острым камням, босиком по воде по студеной,
Пропыленный, обветренный, дымный, огнем опаленный,
Хоть какой доберись, добреди, доползи.

* * *

Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,

Но чтобы душу дьяволу — ни-ни!
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти называли мне они.
Ты эту дату, боже сохрани,
Не отмечай в своем календаре — или
В последний час возьми и измени,
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли
И ангелы чтоб жалобно не блеяли,
Чтоб люди не хихикали в тени,
Скорее защити и охрани!
Скорее! Ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли.
Немногого прошу взамен бессмертия:
Широкий тракт, да друга, да коня.
Прошу, покорно голову склоня,
В тот день, когда отпустите меня,
Не плачьте вслед, во имя милосердия!

РОМАН О ДЕВОЧКАХ

Девочки любили иностранцев. Не то, чтобы они не любили своих соотечественников. Напротив… Очень даже любили, но давно, очень давно, нет, лет 6–7 назад. Например, одна из девочек — Тамара, которая тогда и вправду была совсем девочкой, любила Николая Святенко, взрослого уже и рослого парня, с двумя золотыми зубами, фантазера и уголовника, по кличке коллега.

Прозвали его так, потому, должно быть, что с ним всегда хорошо было и надежно иметь любые дела. В детстве и отрочестве Николай гонял голубей, подворовывал и был удачлив. Потому что голуби дело опасное, требует смекалки и твердости, особенно когда «подснимаешь» их в соседних дворах и везешь продавать на «Конку» с Ленькой Сопелей — от слова сопля, кличка такая. Сопеля — компаньен и одноделец, кретин и бездельник, гундосит, водку уже пьет, словом — тот еще напарник, но брат у него на «Калибре» работает. И брат этот сделал для Леньки финку с наборной ручкой, а лезвие из наборной стали, из напильника. И Ленька ее носит с собой.

С ним-то и ездил коллега Николай на конку продавать «подснятых» голубей, монахов, шпанцирей, иногда и подешевше — сорок и прочих — по рублю, словом, как повезет. А на рынке уже шастают кодлы обворованных соседей и высматривают своих голубей, и кто знает — может и у них братья на «Калибре» работают, а годочков им пока еще до шестнадцати, так что больших сроков не боятся, ножи носить — по нервам скребет, могут и пырнуть по запарке, да в горячке.

— Сколько хочешь за пару?

— 150.

— А варшавские почем?

— Одна цена.

— А давно они у тебя? — И уже пододвигаются потихоньку и берут в круг и сплевывают сквозь зубы, уже бледнеют и подрагивают от напряжения и предчуствия… Уже мошонки подобрались от страха-то, и в уборную хочется, и рученки потные рукоятки мнут.

Вот тут-то и проявлял коллега невиданное чутье и находчивость. Чуял он — если хозяева ворованных голубей. И тогда начинал подвывать, пену пускал, рвал от ворота рубаху и кричал с натугой, как бы страх свой отпугивая.