Книга 2. Бегляночки и розочки

– Выдь в горницу, – велела старуха, не глядя на Таню. В кухне был произведён такой же тщательный обыск, и вышли они ещё более обозлённые.

– Раскупорь чемодан.

Таня открыла чемодан и, встряхивая учебники и расправляя бельё, показала содержимое. Женщины, плотно её обступив, следили за каждым движением. Иногда бесцеремонно вырывали из рук ту или иную вещь, встряхивали и рассматривали. Негодующе плевались на полупрозрачные трусики и топики. Таня не торопясь сложила всё обратно, а женщины переглянулись:

– За волосы бы выдрать гадину.

Старуха молчала, опустив голову, как побеждённый полководец.

– Достань, Катерина, листы.

Таня придирчиво осмотрела листы, исписанные её детским крупным почерком (Катерина держала их на расстоянии).

– Убедилась. А теперь, пожалуйста, сожгите их на газу.

– Не жги, Домна, – всполошились женщины. – Она потом не даст деньги-то. Или утаит, не всё даст.

Старуха сказала: «Всё даст». Сожжённые листы усеяли кухню крупными пепельными хлопьями. Таня прошла на кухню, встала на табурет у иконы. Опасливо постукала по стене и убедилась, что рыжий таракан поменял место жительства. Отвела кусок обоев за иконой и вынула газетный свёрток.

– Как вы туда не заглянули? – дружелюбно сказала она. Женщины, вероятно, тоже задавались этим вопросом и не находили на него ответа.

– Куда сунула, сквернавка! – Катерина вырвала у неё свёрток. – Пересчитай, Домна, с неё станется.

Старуха не стала пересчитывать. Указав на дверь, потребовала:

– А теперь вон отсюда, гадина. Духу поганого чтоб не было.

Таня в дверях остановилась.

– Да, я забыла сказать. Что завтра – нет, сегодня, сейчас – обращусь в полицию по поводу исчезновения той девушки. И вообще расскажу про ваше тайное злобное общество.

Уже у калитки Таня увидела, что все женщины, как сговорившись, со странными напряжёнными лицами, молча и быстро идут за ней. Она заспешила и задёргала щеколду. С наружной стороны кто-то помогал Тане и старался отодвинуть щеколду. Она благодарно смотрела сквозь щели на так вовремя подоспевшего спасителя. Дверь поддалась.

– Здравствуйте, Таня, – приветливо сказал Страстотерпец. Загородил собой и ловко захлопнул калитку.

Таня лежала на раздвинутом обеденном столе и только беспомощно шевелила босыми ступнями. Приподняла голову со спутанными волосами: связана. Скосила глаза: стол стоял в центре начерченной мелом большой, во всю комнату, пентаграммы. Негромко совещавшиеся о чём-то Борис и женщины оглянулись на Таню и замолчали.

Невыносимо до судорог затекли руки, Таня беспомощно приподнимала плечи и опускала их. Она сказала, морщась:

– Послушайте. Как вам не стыдно? Взрослые же люди. В Бога верите.

– Взрослые, – озабоченно сказал Борис, подходя, – взрослые, Танюша, это те же дети, только взрослые дети. Они тоскуют по сильной, ласковой и строгой, справедливой руке отца и матери. Чтобы было кого бояться и уважать. Но родители умерли либо дряхлы и не имеют прежнего авторитета. А самим людям отвечать за себя боязно и неуютно, хочется кого-то взрослее над собой. Пришлось выдумать бога.

Таня глубоко задышала.

– Я знаю, вы собираетесь сделать из меня свою невесту. (Таня этого вовсе не знала, но подобный вариант, по сравнению с прочими предполагаемыми, её больше устраивал. Она как бы подталкивала брата Бориса к такому решению). Но ведь у вас уже есть невеста. Что, мало одной?

Лучше бы она об этом не заикалась. Страстотерпец выразительно посмотрел на Катерину. Та вышла в сени и вернулась, волоча по полу тяжеленное ведро. Приподняла крышку, наклонила и показала Тане ссохшееся содержимое с клоками знакомых светлых волос. Оттуда ударило таким смрадом, что Таня отшатнулась и забила ногами, насколько позволяли верёвки.

– Я никому не скажу! Честное слово, буду молчать!

– Те-те-те, – мягко попенял брат Борис. – Молчать будем в любом случае.

На крик из кухни выглянула старуха. Оттуда, как из пыточной, дохнуло сухим жаром. На Таню глянули четыре глазка конфорок в голубых трепещущих ресничках. На плите деловито булькали и исходили паром большие кастрюли. Как будто посреди зимы собирались стерилизовать банки для огурцов. Из клубов пара торчали железяки, похожие на шампуры. Таня зажмурилась.

– Пожалуйста, развяжите меня!

– Развязать? – удивился брат Борис. – Не нахожу целесообразным. И не смотрите на меня как на садиста. Я с симпатией отношусь к людям, особенно к девушкам. К тому же девушкам в моём вкусе, каковой являетесь вы, – проходя мимо, Борис провёл ладонью по Таниным волосам. Выбросил окурок в ведро с останками («Однако, запашок»), аккуратно и плотно прикрыл крышкой. Он присел перед Таней, оказавшись на уровне её лица. Близко, жадно заглянул в глаза.

– Что вы чувствуете сейчас, Таня? Правда, происходящее кажется вам, диким, невероятным? Думаете: это вам снится. Или я сошёл с ума, или вы сошли с ума. Вчера вы переживали с подружками, что не сдадите зачёт какому-нибудь Капитонычу. Общались в скайпе с мамой, и она сходила с ума, что у её дочки лёгкий насморк…

Таня притихла. И вдруг исступленно, истерически, отчаянно захохотала. Извивалась, сучила стреноженными ногами.