Книга 5_Слезы на камнях

Он ушел столь далеко от города, как не забредал ни один житель оазиса. И лишь затем, чтобы госпожа Айя откликнулась на зов, который оставляла без внимания за гранью тепла. Так говорил Хранитель, напутствуя его в дорогу, повторяли служители, провожая до приграничья, думал он сам. Но с каждым новым шагом, новым мигом, проведенным в снегах, у него оставалось все меньше и меньше веры.

Может быть, Она не слышала его за шумом ветра или вообще не знала о существовании того, кто был для небожительницы лишь неясной серой тенью, запорошенной снегом. Может быть, Она была где-то далеко, когда пустыня бесконечна и в ней бессчетное число Ее ледяных дворцов. А, может, богини луны и вовсе не было на земле в этот миг вечности, когда тучи закрыли за собой ночное светило. И, в конце концов, какое госпоже Айе дело до живых, когда Ее забота о смертных ограничивается лишь миром их вечного сна?

Горожанин тяжело вздохнул. Он был простым гончаром, никогда ни чем особым не выделявшимся. Имел небольшую лавку, мастерскую, доставшуюся ему в наследство от не так давно умершего отца, и которая должна была со временем, если на то будет воля богов, перейти к его сыну-первенцу, не рожденному, жившему пока только в его воображении.

Впрочем, он уже приглядел себе невесту. Ее родители – одного с ним поля ягоды – были не против, так что все шло к свадьбе, а там дети сами на голову посыпятся.

"И пусть", – он глядел на это со смирением перед волей богов, которые слали каждой семье столько детей, сколько было, по Их мнению, достаточно, чтобы не угас род смертных. Гончар сам вырос в большой семье, правда, парней в ней было лишь двое: он да младший брат, принятый несколько лет назад в школу служителя.

Но для продолжения рода ведь нужны и дочери, не так ли?

Его отец, и дед, и прадед, и множество других предков до них были гончарами.

Ремесло совершенствовалось, накапливались знания и опыт, секреты, которые можно было передать наследникам. А у него были не просто способности, но талант. Он чувствовал глину, понимал ее, разговаривал с ней, словно живой, и та слушалась его, принимая самые прекрасные и изысканные формы…

Тут его взгляд упал на кисти рук. Красные, распухшие пальцы шевелились с трудом, не желая подчиняться. Временами ему казалось, что этими руками он больше не сможет ничего сделать и это пугало его. А следом приходил другой страх – мысль о том, что у него никогда не будет своей семьи, наследника, которому он смог бы передать семейное дело. Не будет потому, что он не вернется из снежной пустыни назад, и эта смерть – сейчас, когда у него нет ничего, кроме собственной жизни – пусть даже овеянной славой спасителя, положит конец роду, лишив будущего столь долгое прошлое…

"Нет!- он вновь замотал головой, отгоняя черные мысли и мрачные предчувствия.

Его губы сжались в тонике синеватые нити, руки сильнее прижались к бокам, сдавливая их с двух сторон.- Госпожа Айя, где же Ты! Почему не идешь на мой зов?

Ведь я сделал все так, как мне было велено! Или надежда была лишь призраком?…Нет, нет… – мысленно повторял он, словно найдя в этом кратком слове – знаке отрицания – силы, которые не могло ему дать более ничего. – Я должен верить,-упрямо твердил он, стремясь убедить в этом самого себя. – Должен! Может быть, я допустил какую-то ошибку и поэтому богиня не приходит ко мне. Да, ошибка! – он схватился за эту мысль как за спасительный луч тепла. – Я должен мысленно вернуться назад, пройти весь путь с самого начала, найти ее и исправить! – он бросил взгляд на угасающий огонь. – Пока у меня еще есть время… – затем, неловко захватив не слушавшимися руками суму, он подтянул ее к себе, вытащил сосуд с огненной водой. – Костер должен гореть. Если я замерзну, усну вечным сном сейчас, не выполнив поручение, то вечно буду мучаться, гнетомый чувством вины… – горлышко замерзло, пробка не хотела вытаскиваться. А тут еще и эти толстые, чужие пальцы. Ему пришлось изрядно помучиться, прежде чем удалось открыть. И тут вдруг сосуд выскользнул из его рук. – О нет, только не это! – горожанин изловчившись, поймал бутыль, но к тому времени почти вся огненная вода вылилась. Костер запылал ярко, как никогда. Сразу стало тепло. От пламени повеяло покоем. – Ну и пусть, – с каким-то удивительным смирением, даже безразличием подумал горожанин. – Если не сейчас, то никогда", – и он выплеснул в костер последние капли.

Отбросив ставший бесполезным сосуд куда-то за спину, в неизвестность снежной пустыни, он вытянул руки к огню, наслаждаясь излучаемым им теплом, устремил взгляд на танец языков пламени, возвращаясь в своих воспоминаниях на неделю назад…

С утра он возился в мастерской, готовя глину для особенного заказа – расписных чаш для храма. Мастер достал дорогую белую глину, разбавил водой, добавил нежнейший песок, больше похожий на муку мельчайшего помола, затем долго смешивал, будто тесто, в то же время мысленно уже представляя себе, какими будут чаши – невысокие, на маленьких плоских ножках, с витыми ручками и растительным орнаментом по краям.