– Раз ты так считаешь, то, значит, не помнишь всего, что случилось тогда. И не я лгу тебе, а тот, кто утаивает половину правды…
– Я помню все!
– Раз так, ты знаешь, о чем я говорю. И к чему обвинения во лжи?
– Ты всегда лжешь! Во всем и всегда! Даже говоря правду!
– Ну ты даешь! – Лаль рассмеялся. – Это полная ерунда! Нет, даже более того – глупость, равной которой нет во всем мироздании! И… Да, подобное я мог бы услышать только из твоих уст, маленькая спутница бога солнца, избалованная им настолько, что возомнила себя не богиней. Нет, даже не простой богиней – Айей!
Спишь и видишь себя моей сестрой? Хочешь занять ее место?
– Нет! – Мати испуганно отшатнулась. Сама мысль, одна только мысль об этом казалась кощунством, хотя мечта…
– Не на небесах, нет, – усмехаясь, продолжал бог сновидений. – Зачем тебе это?
Луна далека и холодна. Она чужда твоей душе. Ты наивна и искренна. Среди богов такое не встречается. Поэтому ты и нравишься мне. Несмотря на то, что ненавидишь меня… Или, может быть, – глянув на девушку, задумчиво произнес Лаль, – не несмотря на это, а именно из-за этого… Но мы отвлеклись. Ты мечтаешь не о том, что далеко, а том, кто рядом, и… Хочешь, я помогу твоей мечте исполнится?
– Я… – она глядела на него с непониманием. Сперва она хотела отрицать все, но…
Лаль прочел ее мысли.
– Глупышка! Неужели ты думала утаить от меня правду? Ведь я не человек, который, даже будучи зрячим, видит лишь маленькую толику действительности. Мне же открыто все! Все! И произнесенное когда-то, и произносимое в грядущем, и то, что не будет произнесено никогда. Как любому богу, малышка, любому! Подумай об этом!
– Шамаш не читает мысли! И не подслушивает чужих разговоров!
– Он – не такой, как все. Но в этом скорее его слабость, чем сила. Порою полезно знать больше, чем тебе говорят. Для собственной безопасности, пользы окружающих, и вообще – из интереса. Однако, – подмигнув ей, он улыбнулся, – я снова отвлекся.
Так ты хочешь…
– Не говори со мной о мечте! Ты… Твои слова, твое дыхание, твое прикосновение к ней очерняет ее, как… – она хотела сказать – "взгляд Губителя" – так говорили все, когда хотели показать, что хуже и быть не может, но не смогла. Эрра не был ее врагом. Он был добр к ней, он помог ей выжить тогда, в том ужасном сне. Он подарил ей браслет, который спасал ее теперь… Спасал… Она сама не знала, от чего, но, наверное, от чего-то очень страшного, могущественного, раз это смогло повлиять даже на Шамаша.
Да, Мати знала: Губитель не просто источник всех бед, он – сама беда.
Караванщица понимала: он сотворил нечто ужасное с Ри и Сати, раз они и спустя столько лет не могли об этом забыть, продолжая избегать друг друга. Она знала – Губитель враг Шамаша. Он уже пытался его убить. И попытается еще не раз, едва ему представиться такая возможность. И, все же… Она ничего не могла с собой поделать! Порою, временами, когда она, оставаясь одна в повозке невест, вспоминала тот сон, проводила рукой по браслету, пальцами читая покрывавшие его рисунки-письмена, ей становилось даже жаль Эрру – он так одинок! Все ненавидят его, избегают, бояться.. Даже те, кто служат… Если бы она могла как-то помочь ему изменить сложившийся порядок вещей…
Мати была уверена – пусть на это потребовалось бы немало времени и уйма сил, но она смогла бы уговорить Шамаша позабыть о вражде, сделать так, чтобы Эрре был дан шанс исправиться, но… Но она очень сильно сомневалась, что сам бог погибели захочет этого. В конце концов, кем он еще может быть, кроме как Губителем? Это то же самое, что требовать от Шамаша, чтобы он отказался от своих правил, забыл прежние привычки.
Она вздохнула, чуть качнула головой, отгоняя свои мысли. Нет, это было невозможно.
– Однако, – прищурившись, несколько мгновений Лаль смотрел на нее. В этот миг, спроси его кто, что он испытывал – презрение к слабости смертных, сочувствие которых так легко покупалось и задешево продавалось, или, наоборот, восхищение людской способностью сочувствовать всем, и, как это ни странно, врагам больше, чем друзьям, – он не смог бы ответить. Потому что и сам не понимал.
Бог сновидений хотел сказать что-то вроде – "Ах, девочка, девочка, если бы ты только знала, каким боком тебе обернется все это, как ты еще пожалеешь, и не раз, о том, что родилась не безразличной, не холодной, как Айя, а живой, чувственной…" Но промолчал. Зачем? Сейчас она все равно не поверит. А потом… Придет время, и она поймет все сама. Все, что должна или сможет понять.
Вместо этого Лаль резко бросил:
– Могла бы быть попочтительнее со мной! Я все-таки бог!
– Бог, – признала она, хотя с куда большей радостью отвергла бы эту истину. И еще добавила бы какую-нибудь колкость или дерзость, но Лаль не дал ей этой возможности, заговорив вновь:
– Ну и хорошо. Раз со мной мы разобрались, давай вернемся к тебе.