Книга Балтиморов

Урок директора Хеннингса не пропал даром. В тот же день после уроков Гиллель прямо в школьной редакции написал рассказ и отдал его миссис Чериот, чтобы она напечатала его в ближайшем номере газеты. В нем говорилось о маленьком мальчике, который учится в частной школе для богатых и которого одноклассники на каждой перемене привязывают к дереву и мучают всеми возможными способами — в частности, придумывают незаметные, но омерзительные пытки, из-за которых у юного героя начинается страшное воспаление во рту. Никому из взрослых нет дела до его мук, и прежде всего директору школы: он вместе с учителем физкультуры облизывает с ног до головы родителей учеников. В финале школьники поджигают дерево вместе с мальчиком и пляшут вокруг костра, распевая благодарственный гимн учителям, которые позволяют им без помех издеваться над слабыми.

Прочитав рассказ, миссис Чериот немедленно поставила в известность директора Хеннингса; тот запретил его печатать и вызвал к себе Гиллеля.

— Ты отдаешь себе отчет, что в твоем рассказе полно слов, которые у нас говорить запрещено? — негодовал Хеннингс. — Не говоря уж о содержании этой дурацкой истории. Как ты смеешь обвинять учителей?

— То, что вы делаете, называется цензура, — возразил Гиллель, — фашисты тоже так делали, я читал в книге.

— Может, хватит уже болтать про фашизм? Это не цензура, а здравый смысл! У нас в Оук-Три действуют правила морали, ты их нарушил!

— А ничего, что в предыдущем номере напечатали мое письмо Хелене?

— Я тебе уже объяснял, миссис Чериот думала, что это она написала стихи.

— Но когда стихи появились в газете, я ей говорил, что это я их автор!

— Правильно сделал, что сказал.

— Но она должна была запретить распространять газету!

— Это еще почему?

— Потому что для меня публикация этого письма страшно унизительна!

— Знаешь, Гиллель, мне надоели твои капризы! Стихи очень милые, в отличие от этого рассказа. Он просто напичкан всякими мерзостями и грубостями.

Директор Хеннингс отправил Гиллеля к школьному психологу.

— Я прочитал твой текст, — сказал психолог, — он мне показался интересным.

— Больше никому так не показалось.

— Мистер Хеннингс сказал, что ты читаешь книги про фашизм…

— Я взял одну книгу в библиотеке.

— Это она навела тебя на мысль написать рассказ?

— Нет, это ваша бездарная школа навела меня на мысль.

— Возможно, тебе не стоит читать такие книги…

— Возможно, как раз другим стоит почитать такие книги.

Дядя Сол и тетя Анита со своей стороны умоляли сына сделать над собой усилие:

— Гиллель, ты же еще трех месяцев в эту школу не ходишь. Право, ты должен научиться жить в гармонии с окружающими.

Наконец в актовом зале состоялся общешкольный диспут на тему «Озорство и грубые слова». Хеннингс долго разглагольствовал о морально-этических ценностях Оук-Три и объяснял, почему озорство и грубые слова запрещены правилами школы. Потом ученики заучили лозунг, который должны дружно скандировать, если их товарищ грубит: «Грубые слова — признак озорства!» Засим последовала дискуссия: ученики могли спрашивать, что им непонятно.

— Задавайте любые вопросы, — заявил Хеннингс и, лукаво подмигнув Гиллелю, добавил: — У нас нет цензуры.

В зале поднялся лес рук.

— А играть в мяч во дворе — это озорство? — спросил один мальчик.

— Нет, это упражнение, — ответил Хеннингс. — Если, конечно, вы не бросаете мяч в голову своим маленьким друзьям.

— А я на днях увидела в буфете паука и закричала, потому что испугалась, — смущенно призналась какая-то девочка. — Я озорница?

— Нет, кричать от страха можно. А вот кричать, чтобы оглушить своих товарищей, — это озорство.

— А если кто-то кричит из озорства, а потом говорит, что увидел паука, чтобы его не наказали? — озабоченно спросил другой ученик, волнуясь, как бы кто-нибудь не обошел закон.

— Так поступать нечестно. Нечестным быть нехорошо.

— А что такое «быть нечестным»?

— Это значит не сознаваться в своих поступках. Например, если ты притворяешься больным, чтобы не ходить в школу, это очень нечестно. Еще вопросы?

Какой-то мальчик поднял руку:

— А «секс» — это грубое слово?

Ученики затаили дыхание, а Хеннингс на миг смешался.

— «Секс» — это не грубое слово… но это слово, скажем так… ненужное.

Зал загалдел. Если «секс» не грубое слово, значит, его говорить можно, правила Оук-Три это разрешают?

Хеннингс постучал по кафедре, призывая к тишине, и назвал всех озорниками. Все сразу замолчали.

— Слово «секс» говорить нельзя. Это слово запрещено, вот.

— Почему запрещено, если это не грубое слово?

— Потому что… Потому что это плохо. Секс — это плохо, вот. Это как наркотики, это ужасная вещь.