Книга Бекерсона

Он, Левинсон, не без трепета взял в руки крупную металлическую штуковину (предназначенную для применения в военных целях), по сути дела, аппарат, механизм, и стал со всех сторон его разглядывать. Попробовал было прицелиться, остерегаясь при этом прикасаться к курку. Возможно, это проявление осторожности и было чрезмерным, но такая принципиальность была явно нелишней, хотя новенькое оружие прямо со склада наверняка было не заряжено. Пистолет показался ему слишком тяжелым, просто чересчур. Немыслимо тяжелым. Кому нужно такое массивное оружие, спросил он самого себя. И тем не менее от этого оружия исходили какие-то колдовские чары. Он осторожно заглянул вдуло спереди, потом попробовал извлечь магазин, правильно нащупал механизм, вынул и снова вставил, — чем не киношный прием? Он сотни раз наблюдал, как киногерой досылает магазин большим пальцем левой руки снизу в рукоятку пистолета. Это было как бы фотографически заученное движение, которое он умел воспроизводить. Магазин щелкал, а когда он снова освобождал его и снова досылал в гнездо, щелчок повторялся. Он страшно испугался, когда вдруг осознал, что пистолет поставлен на боевой взвод, заряжен, и магазин набит патронами до отказа. Он с удивлением стал извлекать их один за другим, тринадцать предметов ржавого цвета, собственно, они являлись, как ему показалось, никелированными снарядиками с таким же серебристым блеском, как курок, ствол или отверстие для выброса стреляных гильз. Патроны тоже вызывали в нем исключительно положительные эмоции — тринадцать свободных от всякой вычурности, функционально оправданных и точно очерченных маленьких, значимых деталей, которые он выложил перед собой на кухонном столе. Только убедившись, что и в стволе ничего не осталось — того самого последнего забытого патрона, — он оттянул затвор и, преодолев мимолетное колебание, словно в страхе перед взрывом, нажал на курок. Механизм пистолета щелкнул.

При этом в своеобразной одномоментности сознания, еще почти до распаковывания посылки, ему пригрезилось, что этот подарок (или как он его ни назови) содержал в себе угрозу для него самого. Не прилагая к этому усилия, он, Левинсон, стал обладателем оружия, бесхитростного технического механизма, воплощения надежности и точности, нацеленного лишь на достижение все определяющей цели. Разве оружие являлось чем-то иным, кроме как приспособлением для ускорения полета частички металла, сделанного для того, чтобы прицельно попасть в живое тело, пробить его, то есть поранить или разрушить? А разве самое элегантное оружие в конечном итоге являлось чем-то иным, кроме камня, которым с надежного расстояния проламывали череп своему соседу, нисколько не замарав себя?.. Или же какой-нибудь железякой, годной для того, чтобы с использованием чужой, не своей, силы въехать кому-нибудь по ребрам. Да и какая была разница между тем, кто примитивно убил своего ближнего, придушил или прирезал его, и тем, кто в еще более примитивной форме пристрелил своего визави с такого расстояния, когда уже непозволительно промахнуться? Разве что убийца, душитель и палач был более честным. Фактически убийство на расстоянии было безличным. Здесь уже не действовал принцип «глаза в глаза», противостояние перестало быть поединком, а в результате применения оружия данный акт, сам процесс убиения, утратил свою конкретно-практическую суть и свелся просто к принятию мгновенного решения. Там, где незначительным фактическим усилием всего лишь приводится в действие созданный чужой рукой механизм, все происходящее оборачивается скорее абстрактным и каким-то невыразительным решением, чем осознанным действием. Но то, что и это не было последним словом, стало ему известно позже.