Книга без фотографий

Мне хотелось увидеть, что там, на той земле. Я выбрался из Цхинвала. На КПП стоял дагестанец-миротворец, помыкавший срочниками. Он угостил трофейным грузинским пивом. КПП — бетонная коробка в щербинах от пуль и без стекол. Всю прошлую ночь их обстреливали. Дагестанец нервно хихикал. Он поведал, как началась война и он уходил, ползком, сливаясь с бурьяном, под шквалом огня.

— Друг, — сказал я. — Хочу дальше!

— Просьба друга — закон, — он нервно подмигнул.

И через пять минут он тормознул «жигуль». — Это мой друг!

Так я оказался в машине, наполненной юнцами. Шпанята, по возрасту старшеклассники. Летели в Грузию — отмечать победу. Я сел на почетное место — спереди, рядом с водилой.

— Гори… Хочу Гори… Я и не видел никогда, что за Гори такой… — вздохнул один мечтатель и родил лозунг: — Гори, гори!

Грузия встретила развратным комфортом. Лужайки, виноградники, теннисные корты, рестораны. Узорчатые, как лоза, надписи дублировались на английском. С первых минут дохнуло пожаром. Я высунулся в окно и в мобильник стал ловить кадры.

Чем дальше, тем гуще пылало, и тем больше было машин, и тем чаще из машин торчали стволы, и вот уже стрельба заслышалась. Каждая тачка сигналила, из каждой аукался ликующий клич — это был знак: свои. Разливалось ожидание в духоте: когда же напоремся на чужих?

Мы мчали, а я зорко наблюдал и чпокал. Мертвый старик в костюме физкультурника на пороге магазина. Я чпокнул и подумал: несчастный. Потом подумал: получилось ли фото. Посмотрел. Нет, смазалось. Вот мужики курят на бензоколонке. Чпок. Мужик в камуфляже выскочил из виноградника, сжимая автомат, из-под ног врассыпную ринулись белоснежные куры. Чпок.

Я чпокал, смотрел, что получилось, и попал на снимки сына в том же мобильнике. И в который раз увлекся. Я берег фотографии Вани от чужих глаз, но снимал Ваню постоянно. Вот он стоит в бело-голубой пижамке внутри кроватки, правой рукой держась за деревянную решетку. Рот раскрыт в улыбке, волосы трогательно острижены, прищуренный взгляд маленького сказочника. Вот в коричневом свитере, подавшись вперед, ждет сигнала к атаке, оскалены зубки, глаза устремлены куда-то вдаль, волосы растрепаны, как трава: вылитый Нестор Махно. А вот он в шубке и шапке, прост, но лукав, глядит шаловливо и небрежно, увлеченный другим. Ему хочется расшвыривать снег и бегать от сугроба к сугробу: «Привет, медведь!», «Привет, верблюд!»

Водила завопил. Завизжали тормоза.

В дыму проступил танк. Подле брошенные машины. На асфальте, странно напряженные, замерли тела. Было впечатление, что лежащие приготовились отжиматься. Я снова стал снимать через лобовое стекло. Безостановочно чпокал на мобильник, как бы немного потеряв рассудок. Мне показалось, что это непрерывное чпоканье выстраивает стену между моей жизнью и происходящим.

— Ты зачем убивал людей? — кричал кто-то. — Я не убивал… Нас окружили автоматчики. Я медленно вышел. — Русский? — недоверчиво смотрел с брони офицер. — Мобильник? Нокиа? Крутой! Слышь, куда звонишь? Никто не поможет… Дальше нельзя, слышь.

Моих попутчиков положили на асфальт к остальным.

Офицер был похож на певца Гарика Сукачева.

— Мы добрые, защитили их. Мы здесь с Америкой воюем. Слышь, обезьяну возьми!

Горбясь, из-за танка вышел смуглый мужчина в синей майке. Сквозь темень лика пробивалась белизна страха. Он протянул мне измятую бумагу. Там было написано «Кто прав/виноват? Русские? Грузины? Осетины? Не знаю?». Он проводил опрос.

— Откуда?

Он воздел черные брови в стиле мистера Бина.

— Вэра ю кам фром? — Бразилиа! Бразилиа! — Из Грузии чудила перебежал, — сказал кто-то из солдат. К танку подскочил парень, увлекая за собой девчонку. Он истово и неотступно тискал ее за сиськи, этим объясняя, что она его. Грузинская пара. Их офицер пропустил по направлению к Гори.

Где-то близко заиграла стрельба. Русские скрылись в танке. Осетины вскочили. Стрельба пропала.

Отдельная история, как я вдвоем с бразильцем покрыл дорогу обратно до Цхинвала.

Через часы нас, одуревших от дыма, огня, выстрелов, подхватили в трофейный бумер наши спецназовцы.

Они много хохмили, славные парни.

На скорости они высадили лобовое стекло прикладами.

Я прикрылся, а бразилец замычал. Ему рассекло щеку.

…Война — это каша. Уверен, любая война. Даже самая справедливая. На войне побывав, чувствуешь стыд. Как будто виноват. Ты уезжаешь, а они, все, кого видел, остаются.

Про настоящую войну много слов и не скажешь.

Как я уволил друга

Я не мог оставаться на месте. Я понял, в чем дело. Как герой сказки, я искал правду. Хотел узнать что-то важное, чтобы жить дальше.

И вот, снова ехал. За окном поезда тянулась бескровная северная Русь: болота да кусты. На остановках набегали белые северные собаки с выпирающими ребрами и тявкали, задрав мученические морды.

Я приехал в Северодвинск на закате. Меня встретили друг Андрюха и его друг Эдик. Андрюха — ладный голубоглазый парень со скуластым спокойным лицом. Эдик — почти альбинос, высокий, все время подпрыгивающий. Он бодро подпрыгивал, ожидая на перроне, подпрыгивал и по пути к машине, как будто его тянуло в небеса.