Книга без переплета

- Ах, милый, - пробормотала она, опуская голову ему на плечо. - Ну и сны снятся в этом гнусном подземелье!

Она тут же заснула снова. Овечкин похлопал глазами и все так же машинально обхватил девушку одной рукою, чтобы она не упала во сне со скамейки.

Ловчий и Пэк стояли и смотрели на нее в полном недоумении. Михаил же Анатольевич как будто утратил последнюю способность соображать. В ушах у него звенело, а в мыслях царил полный хаос. Затылок жгло огнем, и в какой-то момент жжение это стало настолько сильным, что он непроизвольно дернул головой и обернулся. Тут Ловчий с Пэком тоже, как по команде, повернули головы к противоположному берегу прохода.

А там на выступе скалы одиноко возвышалась черная стройная фигура, скрестившая на груди руки. Лица было не разглядеть в полумраке, но смотрела она явно в их сторону. И веяло от этой неподвижной фигуры величием и мощью, каких только и можно ожидать от истинного бессмертного духа.

Ловчий чуть слышно присвистнул.

- Так вот оно что! - пробормотал он сквозь зубы. - Девчонка вовсе ни при чем...

У Михаила Анатольевича на мгновение сжалось и быстро-быстро забилось сердце. Но по-настоящему испугаться он не успел. В ту же секунду невидимая, холодная, как лед, рука обхватила его - он отчетливо почувствовал себя зажатым в чьей-то гигантской ладони, - выдернула из лодки, оторвав от спящей девушки, и перенесла на скалу, где стояла черная фигура.

Никаких дипломатических переговоров не состоялось. Хорас явился и беспрепятственно взял то, что принадлежало ему по праву. И они остались один на один в черном пустом пространстве среди скал, и лица их со свистом овеял неведомо откуда взявшийся холодный ветер.

ГЛАВА 27

Какое-то время Овечкин безмолвно стоял перед Хорасом, не в силах отвести от него глаз. Ему было холодно, очень холодно, но страха он по-прежнему не испытывал. Наоборот, грозное создание тьмы, представшее перед ним в своем истинном обличье, внушало благоговейный трепет, почти восторг и... сострадание. Михаил Анатольевич не мог, конечно, знать, насколько истинным было это теперешнее обличье. Возможно, и оно было всего лишь иллюзией - преломлением, как говорил Пэк, сквозь призму несовершенного физического зрения и человеческих желаний и страхов того облика, который невозможно ни увидеть, ни описать ни на каком земном языке. Ведь Овечкин видел перед собою хотя и необыкновенно величественного, но все же человека, каковым Хорас на самом деле не являлся. Человек этот был трагически красив - облик его вызывал в памяти образ звездной ночи, а на лице лежала печать неизбывного страдания. И хотя Овечкин в полной мере ощущал исходившую от него эманацию безмерной силы и могущества, однако отчего-то был уверен, что существо это не желает ему зла. И с новой остротой Михаил Анатольевич вдруг почувствовал себя виноватым перед ним. Он мало что знал о Хорасе, но в эту минуту понял со всей ясностью, что умудрился встать на пути чужого великого стремления, такого страстного желания, что всей его глубины и безмерности он даже представить себе не мог, и тем самым обрек живое существо на муки столь же неизмеримой глубины и силы. И обратный эффект волшебного заклинания, понял он, таил в себе вполне справедливое возмездие...

Пока Овечкин стоял и думал обо всем этом, глядя на Хораса, ему даже захотелось плакать. Он не стал дожидаться, пока тот заговорит, и торопливо произнес первое, что пришло в голову:

- Прости меня, Хорас. Я не мог поступить иначе. Постарайся понять...

Голос у него дрогнул и сорвался.

- Я хотел бы понять, - после некоторой паузы медленно, низким голосом отозвался дух, и от звучания этого голоса, казалось, завибрировал сам воздух.

Михаила Анатольевича пробрала непроизвольная дрожь. Но не от страха вибрация эта пронизала насквозь все его существо.

- Когда я услышал, что ты идешь, первым моим желанием было - убить тебя, - продолжал Хорас. - Но удивление мое было так велико, что я решил повременить с этим. Я хочу знать, что привело тебя ко мне. Что тебе нужно?

- Прощение, - сказал Овечкин.

Он был абсолютно искренен. Ибо только сейчас он понял, что все это время его действительно томило сознание причиненного зла - с той самой минуты, когда он увидел последний взгляд демона, - и чувства этого ничто не могло заглушить до конца.

- Я не умею прощать, - задумчиво произнес Хорас. - Но если под прощением ты разумеешь, что я не должен желать твоей смерти, то я, в общем-то, уже и не желаю ее. Я знаю, что ты и так наказан за то, что сделал, и смерть была бы для тебя только избавлением. Как и для меня. А сейчас мы оба - пленники, и это вполне справедливо.

- Да, конечно, - ответил Овечкин, чувствуя себя глубоко несчастным.

Хорас немного помолчал.

- Мне кажется, я уже где-то видел тебя, человек. Но не могу вспомнить... Могли мы встречаться раньше?

- Вряд ли...

- Ну да, вряд ли ты можешь помнить. Ты был тогда кем-то другим. Счастливец!

Михаил Анатольевич озадаченно молчал.