Книга бытия

— Рейс не задержался. Володя давно вернулся, побыл дома и ушел опять.

— Ты мне об этом не говорила.

— Ты не спрашивал.

— Теперь спрашиваю. Ты с ним говорила?

— Конечно. И даже очень долго.

— О чем? Могу я это узнать?

— Давно бы мог, если бы поинтересовался. Я сказала ему всю правду: что полюбила другого человека, что этот человек женат и не хочет расставаться со своей семьей, что поэтому полной близости у нас нет, но я не могу, любя другого, обещать Володе выйти за него замуж. И поэтому он должен забыть меня. Хочешь знать, что он ответил — или достаточно?

— Что он ответил?

— Он сказал, что я обрекаю себя на несчастья. Что не выйдет ничего хорошего из моего сумасбродного желания идти в театр. И что моя любовь к женатому мужчине, не желающему расстаться с семьей, ужасна — я должна отречься от него, пока окончательно не опустилась. Я ответила, что этот человек любит меня и потому я запрещаю так говорить. Я прогнала его, приказав не приходить. «Знать тебя не хочу!» — крикнула я ему. Я была очень зла — и на него, и на себя.

— И на меня, наверное?

— И на тебя, конечно. Я долго плакала, когда осталась одна. Теперь ничего не изменить.

— Ты хочешь что-нибудь изменить?

— Во всяком случае, его возвращения не хочу.

Мы присели в садике Петропавловской церкви. Дни были холодные, долго гулять не удавалось, а другого места для встреч наедине у нас не было. Я украдкой смотрел на Нору. Она выглядела подавленной. Я удивился. Не так давно она казалась мне совершенной девчонкой, наивной и очаровательной. Сейчас рядом со мной сидела грустная взрослая женщина — я чуть было не сказал «умудренная»… Она до неузнаваемости повзрослела в эти немногие месяцы. В церкви ударили колокола — издалека им ответили другие. Я очень любил колокольный звон. Мне казалось, что это город разговаривает сам с собой на разные голоса. Я робко сказал:

— Нора, пойдем ко мне. Она покачала головой.

— Не надо, Сережа. Не заставляй меня.

Я замолчал. Я просил ее об этом не раз — но никогда не настаивал, когда она отказывалась. Я понимал, что не имею права взваливать на себя ответственность за ее судьбу. Я чувствовал себя трусом — и принимал свою трусость как должное. Она поднялась.

— Проводи меня домой, Сережа.

Перед новым годом у Тоси было новоселье — она получила комнату. Она объявила всем своим друзьям (просто знакомых у нее не было — только близкие друзья), что достигла всего, о чем мечтала. Единственное, чего ей не хватало, — это возможности принять у себя близких людей, теперь этой проблемы не существует. По этому случаю она устроила роскошный праздник.

Она сходила в Торгсин[154] и, расставшись с какой-то золотой безделушкой, накупила колбасы и сыру — в простых магазинах этих деликатесов давно уже не было. И пообещала познакомить нас с одесским чудом — великой ворожеей, почти колдуньей. Гадалка эта может предсказать судьбу любого, даже отсутствующего человека — если, конечно, разберется, какая карта ему соответствует.

Нас с Норой, естественно, Тося тоже пригласила. Нора пришла в восторг. Ей не терпелось узнать свое будущее. Я смеялся. Я уверял ее, что сам если и не гадалка, то, так сказать, «гадал» (или «гадалец»?). Могу похиромантить по знаменитой системе госпожи Тэб, могу поворожить на картах по методу девицы Ленорман, предсказавшей Наполеону, что он умрет на далеком, почти необитаемом острове.

— Вот видишь, она правильно предсказала! Есть, значит, настоящие ворожеи.

— У меня другая версия, Нора. Когда Наполеона победили в первый раз, то задумались, что делать с воинственным императором. И кто-то вспомнил, что ему нагадали умереть на одиноком острове. Решили выполнить предсказание — и послали его на Эльбу. Но мистика не сработала: Эльба была слишком близко от Франции. После того как его разбили вторично, гадание разумно скорректировали — и выдворили корсиканца на другой остров, подальше. Всякая чертовщина должна опираться на разум и логику, иначе она не будет действовать. И вообще: в основе мистики лежит мистификация.

— Ты всегда смеешься, — сказала Нора с упреком. — А я верю!

Ворожба началась после ужина, когда мы разделались с чаем (денег на вино ни у кого не было), а также с сыром и колбасой. Я, впрочем, сыра вообще не ел — я распробовал его лишь в Норильске, после освобождения, а до того даже не приближался к тарелкам, на которых он лежал.

Гадалка, некрасивая женщина лет за тридцать (возраст, по моим тогдашним представлениям, вполне ведьминский) разложила карты. Тося загодя нас предупредила: сама по себе эта колдунья женщина добрая, но уж больно неудачлива в личной жизни — потому в последнее время прорицания ее весьма пессимистичны.

Нора первой вызвалась узнать грядущее. Но вместо того чтобы назвать себя, она показала на меня: она уже не отделяла своего будущего от моего.