Книга бытия

— Внушительно, — сказал я с уважением. — Почти крепостная мощь. Умели строить наши предки!

/Пропущенная иллюстрация: Нора в сценическим костюме/

— В Москве ходят слухи, что в связи с окончательной победой социализма все тюрьмы скоро снесут, — заметила Нора.

— Ну, этого здания на наш век хватит, — легкомысленно отозвался я. — Бутырка — не храм Христа Спасителя, ее не взорвать: кругом жилые дома.

— Как-нибудь снесут. Или приспособят под что-либо иное, — уверенно ответила Нора. — У нас на студии один лектор говорил, что церкви и тюрьмы — проклятое наследие прошлого и, пока с ними не расправятся, настоящее будущее не наступит.

Меньше всего в тот момент я думал о будущем. Рядом со мной сидела Нора — это маленькое настоящее было гораздо важней всех грядущих в мире.

На бульварах мы сошли и направились к Камерному театру. Пушкин еще стоял на своем старом месте, но Спасского монастыря уже не было.

— Ты будешь ждать? — полувопросительно сказала Нора.

— Конечно. Куда я могу деться?

— У тебя много друзей в Москве. И, наверное, подруг.

— Видишь ли, и друзья, и подруги есть. Но их, как ты справедливо заметила, много. А ты — одна. Больше чем одна — единственная!

— Я постараюсь не задерживаться, — шепнула она, убегая.

Я ходил по Тверскому, садился, снова ходил. И думал о том, что у меня в Москве и вправду много друзей, — всех хотелось увидеть, с каждым поговорить. И Саша с Раей — я умчался, едва успев сказать пару слов. И Оля Надель — она теперь композитор в ТЮЗе (говорят, сегодня это один из лучших театров Москвы). И Женя Бугаевский — он уверенно взбирается на научные вершины, дай ему Бог. И Петя Кроль — он, наверное, в Москве не прижился, не везет ему, бедному, а ведь какой поэт!

И Сема Липкин — надо бы и с ним встретиться, столько переговорено в Одессе, вот бы еще поговорить!

И, думая о друзьях, я грустил, что никого не увижу: завтра нужно уезжать. Я знал почти все адреса, мог бы и навестить, пока Нора на занятиях. Но сделать этого я решительно не мог. Даже минуту ожидания Норы я был не в состоянии променять на самую радостную встречу с кем-либо еще. Нет, я сказал ей правду: друзей — много, она — единственная!

Нора появилась, когда уже совсем стемнело. Она радостно взяла меня под руку.

— Заждался?

— И заждался, и дождался. Все хорошо, что хорошо кончается, как утверждал некий Шекспир. У вас не собираются ставить Шекспира?

— Не слышала. Он не во вкусе Таирова. Александр Яковлевич ставит классиков, но не реалистов, а романтиков — «Антигону», «Федру», «Мадам Бовари».

— И такого великого писателя наших дней, как Всеволод Вишневский…

— Это, наверное, приказали свыше. Знаешь, судя по всему, я буду играть в «Оптимистической трагедии» — намек такой был.

— Рад за тебя! И с удовольствием посмотрю, какова ты в трагедии, пусть даже оптимистической.

— Сережа, ты знаешь, я очень хочу есть!

— Разве в театре нет буфета?

— Там была очередь — человек пять. А ты ходил по улице… Пойдем в кафе на Никитском, это рядом. У тебя есть деньги?

— В командировку без денег не ездят.

— У меня теперь тоже есть! Хочу тебя угостить — ты ведь в Москве гость, а я нормальная прописанная москвичка.

— Нора, еще ни одна женщина!..

— Знаю, знаю! — засмеялась она. — Не буду оскорблять твое мужское самолюбие.

Было уже совсем темно, когда мы вышли из кафе.

— Теперь к трамваю? — спросил я.

— Тебе хочется скорей от меня отделаться? — лукаво спросила она. — Ты ведь уезжаешь только утром.

— Тогда пешком. Указывай дорогу: я Москву плохо знаю, а ты уже нормальная прописанная москвичка.

Сначала мы шли по бульвару, потом свернули на Чеховскую, вышли на Каляевскую, миновали Бутырку, завернули на Савеловский вокзал и выпили там зельтерской воды (в Москве она уже именовалась газированной) — и зашагали дальше.

Мы не торопились. Апрельский вечер был по-майски теплым. Когда попадалась скамейка, мы присаживались и целовались. Час проходил за часом, город замирал: трамваи появлялись все реже и вскоре совсем пропали, автобусов тоже не стало, кое-где на улицах начали гаснуть фонари.

Когда мы добрались до общежития, город уже мертво спал.

— Вот я и дома, — грустно сказала Нора.

— У дома, — поправил я. — Только «у», а не «в». Используем это блаженное отличие!

Мы сели под старое дерево — и все никак не могли наговориться. Уже светало, когда мы оторвались друг от Друга.

— До новой встречи! — прошептала Нора, обнимая меня.

— До скорой встречи! — поправил я. — Через неделю я снова буду в Москве. Нам еще много предстоит разговаривать и обниматься. И — целоваться, целоваться!

Она еще раз обняла меня — и проскользнула в дверь. Это была наша последняя встреча. Больше я ее не видел, не обнимал и не целовал. Только один раз я услышал ее голос. Ей позвонил с Лубянки мой следователь — он нарочно отставил трубку от уха, чтобы я мог все разобрать.

Часа через два я уже сидел в поезде.