Книга для никого

Скажи мне, кто твой друг? На самом деле, вглядываясь в дружеский круг, весьма сложно вывести средний срез породы и тем более выставить зеркало под таким углом, чтобы там отразилось свое истинное «я». Скорее уж это случайный набор попутчиков, с которыми в разное время и в разных составах удалось более-менее разговориться, выявить нечто неуловимо-общее, счесть взаимное общество достаточно уютным или полезным, то есть, так или иначе, найти друг друга. В списке контактов водятся у меня, как и подобает, личности всевозможные, обломки пластов прошлого и редкие находки настоящего. И отчего-то двое из них: полные практически, до курьеза даже, противоположности, и являются наиболее давними и привычными спутниками. Один из них успешен примерно настолько, насколько безуспешен второй, что, как ни странно, нисколько не подрывает дружеских уз и не дает житейских трещин.

Первый приятель, писатель Романов, персона характера вспыльчивого, но отходчивого, типичное непостоянство и хаос. С виду небрежный, бесцветный и рассеянный, все же изредка он собирается: что-нибудь придумывает, пописывает, публикует. При всем стремлении к структурированию и ясности биография его мало поддается анализу, почти невозможно выстроить из подобного материала какую-либо схему или систему. Сколько его помню: звезд с неба не хватает, перебивается с работы на подработку, везде ему паршиво и душно, а потому нигде Илюха не задерживается надолго. Нет у него ни недвижимостей с автомобилями, ни банковских счетов с социальными сетями, ни жен с детьми в колясках: ничего такого, за что принято похваливать/поругивать, делая предметом сравнений и оценок. Объясняется такая возмутительная бесхозяйственность нежеланием сковывать себя болезненными зависимостями и обязательствами. Противовесом служит другое крепкое увлечение, захватившее личность как лесной дурман заплутавшего грибника. Видимо, злую шутку сыграл тот случай, когда его опусы разместили на одном международном портале и даже заплатили за них сколько-то денег, огонорарили. С тех пор Романов сделался литератором вполне легально и официально, по контракту, формально не подкопаешься.

Если в 19-веке маленький человек вдруг попал в фокус внимания больших мастеров, стал объектом умилений и исследований, в ходе которых выяснялось, что у него, маленького человека, тоже имеются кое-какие страстишки, делишки, мыслишки, то в 20-м столетии тот снова как-то сделался лишним, расходным материалом на фоне масштабности перемен и величия трагедий. И вот теперь маленький человек словно просыпается в предвкушении реванша и уже сам вершит свою судьбу: все уверенней берется за перо, пускай и приняло оно форму электронной печатной машинки с возможностью самопубликоваться тут же, или же по мере личного понимания готовности сочинения, без редактуры и цензуры — какое, казалось бы, раздолье! Да вот только с читателем нынче тоска зеленая: слишком уж много всего альтернативного и мультимедийного, вот нет в мире гармонии и своевременности…

Стоит заметить, что новое творчество Романова мало кого впечатляет и будоражит, да и старое, пожалуй, удачно лишь отдельными отрывками и обобщениями, но что неподдельно подкупает в самой персоне автора, так это непоколебимая вера в необходимость заниматься столь бесплодной и безрезультатной деятельностью. Нет бы, понимаешь, заделаться юристом, юмористом, программистом, строить карьеру во многообещающих направлениях, чтобы еще поучаствовать во всеобщем забеге тщеславия, не отставать от молодых и юрких… Однако у Романова свой неторопливый путь, и его с него не сбить дешевыми уловками и соблазнами.

В этом я вполне убедился недавно в рамках откровенной беседы на тему, из которой становилось окончательно ясно, что Романова уже не спасти, поскольку в спасении он вовсе и не нуждается, ибо пишет отнюдь не для современников или неведомых умозрительных потомков — тут иллюзий особо не питается: те, вероятно, в массе своей будут еще прямолинейнее и невежественнее, в силу общеизвестного упадка образования и клиповости мышления цифровой эпохи… Здесь кое-что иное: корни пристрастия засели намного крепче, так как каждый творческий акт есть самовоспламенение до самых основ, шлифовка и подгонка языковых средств в поисках смыслового идеала, заведомо недостижимого, с годами как будто даже отдаляющегося от первоисточника вдохновения. И одновременно с этим верный знак, признак существования, вроде как принято ущипнуть себя в целях проверки, что еще пребываешь на правильной стороне яви. Можно, возможно, патетически провозгласить, что каждый следующий текст — зашифрованный сигнал в космос только для своих, которых, предположим, даже нет в настоящем… и все же однозначно обитающих в микрокосме Романова. Таким магическим образом черепная коробка составителя букв в слова и абзацы становится значительно вместительнее малоизведанного и безграничного внеземного пространства.