Книга для ПРОчтения

В тот самый момент, когда бабушкин голос переходит в предсмертный хрип, Ф. таки выкатывается из домика. Причем, судя по траектории полета, он вовсе не к бабушке захотел, а просто огреб пенделя. Ну двинул ему кто-то из деток, однозначно. Бабушка оживляется, растопыривает руки как вратарь и с визгом «Иди сюда, застудишься же» делает несколько шагов по направлению к нему. Что дальше? Дальше начинается марафон голой попки. На своих тоненьких ножульках Ф. нарезает круги вокруг детских сооружений и, кажется, даже повизгивает от удовольствия. Бабушка бежит за ним следом, источая запах «Балтики», а следом за ними бегут остальные дети. Наконец в едином броске бабусенька ловит унучика и тащит его ко мне. Унучик орет так, как будто его убивают, и отчаянно сучит ножонками.

Но у меня, в общем, уже дзен, и мне уже все равно. Довольно меланхолично я извлекаю из сумки шарфик, продеваю его вместо ремня и отпускаю Фасолия восвояси. Бабушка пытается что-то мне сказать, но я указываю ей на пустой стул и советую присесть, чтобы отдышаться. Через пять минут баланс восстанавливается: Ф. играет с детьми, мама ведет светскую беседу с каким-то мужичонкой, который советует отдать ей Тимонтия в Суворовское, я стираю пот со лба.

«Ну ладно, — размышляю, — в конце концов, все живы, и хотя бы обошлось без травм».

Вздыхаю, достаю из пачки последнюю сигарету, прикуриваю ее, облокачиваюсь на бортик и… и с оглушительным грохотом падаю вниз.

То, что это не приколоченный к краю бортик, а вовсе даже имитация бортика, становится известно, как правило, уже на земле. Впрочем, после моего падения наш баланс только улучшился: к грязному ребенку в сопровождении вонючей бабушки мама с синяком на заднице просто по определению прилагается. Вот я и приложилась.

Про ниночку

Все случилось утром между девятью и десятью, у маленького панельного дома на улице N. На ветку сирени, третью от верхушки, уселся упитанный воробей. Уселся, чирикнул, да и расслабился. Если бы воробей расслабился на пятой, седьмой или даже четвертой ветке, истории бы не получилось. Но это была исключительно вредная птица, и оттого акт дефекации произошел именно на третьей ветке и ни сучком ниже. Клейкая струйка птичьего дерьма довольно долго скатывалась по листьям и наконец остановилась на одном из них — том самом, что упирался в окно второго этажа панельной многоэтажки. Под тяжестью отходов птичьего желудка лист согнулся, и тоненький лучик солнечного света ворвался в спальню, спрыгнул с подоконника, пробежал к кровати и остановился на Нинином носу.

Нина проснулась, зевнула от души, посмотрела в висящее напротив зеркало и ужаснулась.

— Ох! А у меня нос! — вот как ужаснулась она. — Ну надо же!

И действительно, в этом утреннем и таком прицельном солнце выходило, что у Нины — нос, и не просто нос, а нечто выдающееся и некоторым образом случайное — так это, приляпали, чтоб было в наличии.

— Ну ни фига себе приляпали! — удивилась Нина и встала с кровати, чтобы рассмотреть нос получше.

Невзирая на то что беспощадный луч остался на подушке, нос проследовал за Нининым лицом точно так же, как Бобик за ливерной. И хотя это был уже самый обычный нос — чуть курносый, немного веснушчатый и без прыщиков, Нина была неумолима. Так уж устроены женщины, что пережитый ужас накрепко впечатывается в их память наряду с рецептом пирога и датой выдачи аванса у мужа.

«Как флюгер на мэрии», — подумала она, застегивая платье.

«Гаже, чем у Сидоровой», — показалось ей в ванной.

«С этим неприлично жить», — заключила она перед трюмо, завершая макияж.

— Колинька, а когда у тебя аванс?

Муж Нины, Николай Петрович, хоть был не глух и не слеп и уж тем более не состоял на учете в психоневрологическом диспансере, вмиг приобретал все эти качества, едва речь заходила о финансах. Поэтому в первый раз он ответил очень односложно.

— Чиво? — спросил Коленька и зевнул.

— Коленька, ты что, глухой? — удивилась ученая Ниночка. — Я же тебе говорю: аванс когда?

— А зачем? — спросил Коленька и зевнул еще раз.

Пересчитав Коленькины коронки, Ниночка окончательно обиделась.

— Затем что ты жлоб, — ответила ему она. — У меня нос большой, и вообще!

В то утро Николай Петрович был слишком сонный, а оттого совершенно не заметил воронов, кружащихся над его головой: вместо того чтобы объяснить Ниночке, что никакого «носа» у нее нет, тем самым сохраняя семейные отношения и финансы, он зевнул в третий раз и изрек страшное.

— И что теперь? — сказал Коленька.

— Значит, и ты заметил, что большой! — удовлетворенно вздохнула Ниночка. — А теперь только ринопластика!