Книга для таких, как я

Не решаюсь утверждать, что роман сорокалетнего немца Штрауха завоюет сердца всей русскоязычной аудитории поголовно, но уж некоторой ее части наверняка. У отечественных деятелей культуры всех мастей есть неплохой шанс всплакнуть дуэтом с главным героем романа, доктором Файхом. Этот самый главный герой, знаете ли, директор провинциального музея, в который никто (ну, почти никто) не ходит. Знакомая проблема, не правда ли?

Вместо того чтобы сокрушаться по поводу «упадка культуры» за бутылкой шнапса в обществе таких же тоскующих коллег, доктор Файх призывает на помощь старшего сына, химика по образованию. Любящий сын по просьбе отца изготовил некий новейший аналог веселящего газа, этакий идеальный «опиум для народа» с учетом всех достижений современной науки, так сказать. В музее устраивается вечеринка для городской молодежи, этакое «рейв-пати» среди скульптур современных художников. Догадываюсь, что этот эпизод может показаться притянутым за уши, так вот: подобные мероприятия действительно проводятся в некоторых немецких музеях, чему я живой свидетель: считается, что у молодежи от этого выработается нечто вроде условного рефлекса, некая необъяснимая потребность время от времени заходить в музей. Чушь, конечно… А вот у «пациентов» доктора Файха такой условный рефлекс выработался как миленький. Несколько самых обалдевших от впечатлений на следующий день возвращаются проверить: будет ли кайф? Кайф, понятное дело, на месте. Юноши и девушки с просветленными лицами бродят среди полотен, доктор Файх (и сам, понятно, в эйфорическом состоянии) с удовольствием созерцает сие поучительное зрелище.

Ну а дальше – пошло-поехало. Неофиты (отчасти в порядке эксперимента) приводят в музей своих родителей, которые внезапно обнаруживают, что без искусства им больше жизнь не мила. Жители «Глупого города» (так и только так называет это место под солнцем доктор Файх, настоящее название городка остается загадкой) начинают проводить в музее чуть ли не каждую свободную минуту и возмущаются, что он так поздно открывается в выходные и слишком рано закрывается в будние дни. Сюжет снежным комом катится с горы, обрастая диковинными подробностями и нелепыми персонажами: наркоманы, полицейские, эксцентричные богачи, сумасшедшие старухи и местные «игроки в бирбол» (от слова «Beer» – пиво, конечно же). В какой именно момент ситуация окончательно становится абсурдной, определить невозможно, скажу только, что она таковой становится. Поэтому, когда выясняется, что экзальтированные «любители искусства» основали своего рода религиозную секту, взяв на вооружение цитату из нашего родимого Федормихалыча «красота спасет мир», это не вызывает никакого удивления, скорее, даже облегчение: ну вот, наконец-то, приехали!

Хорошим все-таки химиком оказался директорский сын Санта-Клаус, черт бы его побрал! Можно сказать, гениальным…

Других идей касательно расширения зрительской аудитории у меня, увы, по-прежнему нет. Вот разве что московский художник Максим Илюхин предлагает завлекать зрителя в контекст современного искусства с помощью уловок: под прикрытием рекламных акций, развлечений и всяческих масс-мероприятий, игрового кино, видеоклипов и концертов, то есть того, с чем зритель уже привык сталкиваться и осознавать как стандартный атрибут социальной жизни, художник может незаметно подобраться к зрителю и включить его. Сегодняшнего зрителя уже невозможно шокировать, но его можно по-тихому обмануть, завлечь.

Ну…

Не знаю даже, что на это можно возразить. Разве что призвать на помощь старый добрый аргумент: «Не верю». Но идея все равно славная. Хотя химия, на мой взгляд, все же надежнее…

Б

12. Бедное искусство

Казалось бы, родиной Бедного искусства должна была бы стать Россия, не зря же словосочетания «Бедная Лиза» и «Бедные люди» буквально со школьной скамьи ласкали наши уши!

Однако нас опередили. Термин Бедное искусство – всего лишь калькированный перевод итальянского «Arte Povera»; средиземноморские злодеи-авангардисты вроде Куннелиса и Мерца еще в конце шестидесятых оное «Бедное искусство» изобрели.

Разумеется, «бедным» искусство называется не в тех случаях, когда у художника нет денег, хотя определенная причинно-следственная связь между «бедностью» искусства и безденежьем автора вполне может иметь место. Для создания предметов бедного искусства используются недорогие или вовсе ничего не стоящие (природные, подручные) материалы и просто мусор, в изобилии имеющийся на любой городской свалке.

Кроме «бедности» материала, по идее, должна бы иметь место и некая скудность, лаконичность самого художественного высказывания. Но, насколько я заметил, об этом часто забывают, причисляя к «бедному искусству» и перегруженные смыслами объекты Флоренских, и сопровождаемые массивами текста пластилиновые ландшафты Мартынчиков, и даже инсталляции Бродского.