Книга Дока

Временами я даже верю, что это и есть жизнь. Забываю, как обстоят дела на самом деле. Невозможно помнить о себе, что ты умер, и одновременно верить, что ты живешь. Поэтому я верю – и забываю, верю – и забываю. Я могу все или почти все, как живые. Я могу есть, пить, курить иногда, накрываться одеялом, и оно не проваливается сквозь меня, могу менять белье, носить одежду соответственно времени года, покупать, давать чаевые, могу водить машину – согласно культурному коду, могу стрелять, прыгать с парашютом, я могу всё, как живой, лишь бы помнить, символом чего является тот или иной предмет.

Я не могу прикоснуться к Доку. Он никак не становится символом. Он абсолютно и оглушительно живой, несгибаемый в своем безумии, напрочь потерявший чувство меры, отчаявшийся, неисцелимо больной, отравленный надеждой, неистребимо живой. Единственный в своем роде. Не поддающийся превращению во что-то большее. Огромный, непостижимый. Примитивней амебы: всего одна возможная реакция на мою смерть, и ничего ты с ним не поделаешь.

А я даже не знаю, любил ли я его, когда был жив. Я ничего такого не чувствую и не помню. Скорее всего, между нами ничего не было, иначе мы не остались бы в одной группе. Выходит, и это он сам себе придумал. Нет, я не обижаюсь на него и не злюсь. Я уже умер, мне всё равно. Пусть фантазирует что хочет, если ему от этого легче. Мне правда всё равно. Благодарности тоже нет и не может быть: мне не хорошо в этом его бреду. Мне уже должно быть никак, вообще никак. А мне обременительно и нудно. Иногда я слышу, как отвечаю ему раздраженно и язвительно. Возможно, во мне говорит его чувство вины. Возможно, это только его фантазии, что мне неприятно здесь оставаться. Возможно, это вообще не я. Призрак, состоящий из его снов и тщетных надежд, неисполнимых желаний и подавляемой вины. Мне не трудно выпить с ним этого темного вина, вино – символ крови, которой во мне не осталось, или, если моя догадка верна, вообще никогда не было – я только его фантазия, воображаемый возлюбленный, инкуб и суккуб его разума. Я буду есть с ним это мясо – символ необузданных инстинктов, физической стороны жизни, богатства и мужественности. Мне это ничего не стоит, ничем не грозит.

Я вижу, как он выставляет на стол слонов – дурацких елочных слонов, как он только не передавил их в карманах, за пазухой… Он говорит что-то неуловимое для меня, как будто слова звучат перпендикулярно слуху, я не понимаю его, почти не слышу его голоса. Вокруг плавится и слоится воздух, стеклянные волны катятся сквозь меня, я плохо различаю стены и посетителей кафе, как будто они остались за прожилковатым матовым стеклом. Я не понимаю, что творится: чтобы это ни было, оно не должно никак действовать на меня. Но, кажется, сейчас что-то произойдет. Док протягивает мне ладонь. Бессмысленный жест. Я устал от всего этого. В конце концов, это его бред, его фантазии. Это он сам заигрался, выбрав в воображаемые возлюбленные мертвеца. Пусть сам разбирается с последствиями, это справедливо. Я покажу ему, как всё на самом деле, пусть почувствует обжигающий холод небытия, когда мои пальца пройдут сквозь его ладонь. Тогда он, наконец, перестанет сочинять мне это нелепое и безвыходное посмертие. И я протягиваю руку навстречу его руке.

На короткий миг наши руки соприкасаются – это действительно происходит, на самом деле, и я слышу ласковое шуршание дождя в весенней листве, вспоминаю, что вода это жизнь, чувствую пепел на губах, узнаю торжествующий клекот фениксов в небе, узнаю обжигающее тепло его ладони. Целый миг я дышу, я живу. Я живу, я люблю, я надеюсь в самом сердце отчаяния – все чувства мои собственные, из меня самого. И это невыносимо больно, это разрывает меня. К счастью, это длится только один миг.

Дальше нет ничего.

Согласование измерений

Сидели, зарыв пальцы в остывающий песок, слушали, как тренькает птичка где-то в осоке на дюнах у них за спиной, смотрели на далекий закат. Тоненькие, блестящие, как перламутр и слюда, волны лениво вползали на гладкий песок, пробегали по косой и откатывались. Вся масса темно-зеленой воды стояла неподвижно, почти не дыша, как в озере. Даже не верилось, что это – море, то самое, о котором на небесах только и разговоров…

Мадлен стянула с головы смешную мохнатую шапочку, уронила руки на колени.

– Красиво.

– Да, – согласился Док.