Книга Дока

Меня больше нет. Я – три девочки, три куколки, три беспокойных… Не знаю слова. Я-мы выходим на берег – перед нами река, перегороженная пополам густым туманом. Я вспоминаю, что Енц приехал не с пустыми руками, оказывается. Я разворачиваю надувной плотик и дергаю шнур. Фшшшш – недолго ждать, в два гребка я добираюсь до туманной стены, зажмуриваюсь, обращаясь в слух – никого там нет, кроме меня. А по ту сторону тумана сидит Док, но не было бы никакого смысла во всем этом, если бы не было с ним Клемса, и я шарю взглядом по берегу, пока вытаскиваю плотик на песок, вспоминаю еще кое-что и швыряю Доку плитку НЗ – он ловит ее так, что я опять сбиваюсь со счета. Девять дней? Девять лет? Наверное, здешнюю воду – хоть залейся ею, – обеззараживать смысла нет. Док кивает – понял без слов, а разве бывало иначе? Хорошо, что Енц привез и воду, вспоминаю я, одновременно слыша внутри перебранку в три голоса:

– Не подумала!

– А сама!

– Дура шепелявая!

– Уродина!

– Вы обе! Заткнитесь! Давайте еще раз с начала!

И да, всё прокручивается еще раз, Енц заглядывает в спальню, выдирая меня из невнятного ужаса, пьет виски, ежится, просится ночевать, просит унести кукол. Я беру их с собой, они берут с собой меня, и вот мы снова на берегу бесконечной реки, и Енц привез воду, я протягиваю Доку пластиковую бутылку и смотрю, как он жует и глотает, как по шее и подбородку льется вода, господи, Док, живой настоящий Док, как же может быть, что его не было так долго и вообще, ведь вот на прошлой же неделе – перед Рождеством…

– Ты только не пытайся считать, – говорит Док, – ты не пытайся время считать, времени нет. Только с толку себя сбиваешь. Просто вот так. Не важно, почему. Так есть.

Но я его слышу плохо, потому что оказываюсь маленькой – не выше двух ладоней от земли. И я смотрю на него снизу и говорю строгим голосом, как Рыжая:

– Что, довыпендривался?

И как Черепушка:

– Думал – так просто выдернешь человека с того света, да и станешь себе жить дальше?

И как эта, с клычками:

– Какой фмефной ты, фефное флово.

И как я сама говорю, держа его за плечи:

– Чтобы вывести кого-нибудь из царства мертвых, надо самому туда пойти, ты разве не знал? Вот, я пришла за тобой. И раз ты еще здешнего не ел и не пил, пойдем-ка домой, а?

– Я не нашел Клемса, – мотает головой Док. – Я не пойду.

Ну да. Док своих не бросает. Он только готов бросить нас и остаться здесь, но этот перевертыш моей логике сейчас не осилить.

Рыжая веселится:

– Смешной, точно, смешной!

Калавера-я авторитетно разъясняет:

– Это хорошо, что не видел. И не смотри. Мы выведем тебя, а ты выведешь его, но раз он здесь уже ел, то он тебе не виден. Только тень. Поэтому ты иди и не оглядывайся. Просто иди – и не оглядывайся. Ни за что.

И мы идем. Я-три девочки впереди, ведем его за руку. Он за нами. Я-клыкастая краем глаза замечаю, что тень под бананом провожает нас взглядом, отбрасывает в сторону тень банановой шкурки, встает, отряхивает руки, идет за нами. Сто шагов до берега, тысяча шагов. Но я знаю – каждая из нас знает, что Док не оглянется, потому что тогда ему придется бросить кого-то из своих, или нас с Енцем, и Тира, и Бобби, и новенького, или Клемса, а он… В общем, он Док. Нам просто надо идти к берегу, к плоту, идти, идти и дойти.

А то Енц проснется, а нас никого нет.

Енцу снится Климпо, вертолет, выступающий из выбеленной синевы всё отчетливее и крупнее, трое, лежащие в ряд на краю площадки. У Ягу кровь еле остановили, она серая сквозь красную здешнюю пыль, но улыбается, хрипит на Дока: всё из-за тебя, псих, придумал тоже – слоны… Док виновато морщится, пытается разглядеть, как там Клемс. Клемс без сознания, но жив, и будет жив, потому что этот чертов вертолет уже завис над площадкой, пошли-пошли, быстро-быстро… Енцу снится, что все долетят до базы, и он помнит, что на самом деле так оно и было.

Козья жимолость

Ягу, яростно натиравшая полотенцем коротко стриженую голову – как будто в мокрой каракулевой шапочке, – замерла, помахала нетерпеливо в воздухе рукой, наклонилась туда-сюда, чтобы поймать в зеркале нудное отражение, обратилась к нему:

– Док, как называются эти цветы, знаешь, фиолетовые, четырехлопастные, по стенам ползают. Не глициния. И не космея.

– Четырехлепестковые, – уточнил Док, не поднимая головы: он уже натягивал носки. – Космея не ползает по стенам. То, что ты пытаешься вспомнить, называется клематис.

– Отлично. Спасибо, док. Вот так, Тир. Клематис – это красиво. Это подарок. Или розы такие – по решетке вьюном.

Тир лениво качнул головой:

– Мне больше нравится жимолость.

– Да ну! Ты сказал, жимолость? Это же как… ромашки и одуванчики.

– Ну и что.

– Док! Скажи ему, Док! Кто сажает на клумбе одуванчики?

Из облака лавандового талька ответил Енц:

– Ну нет, жимолость не одуванчик. Очень даже декоративно.

Бобби, высовывая голову из ворота футболки:

– Уж получше клематиса.

Ягу:

– Чем тебе клематис не нравится?

Бобби:

– Банально! Как флоксы.

Енц:

– Что ты знаешь о флоксах?!

Док:

– Народ, не подеритесь.

Я:

– Мне глициния больше нравится.

Ягу:

– Новенький, не лезь…

Клемс:

– Глициния элегантней.

Бобби: