В картонном ящике покоилась тщательно обернутая книга внушительных размеров. Еще до того, как я развернул ее, пыльный, резковатый запах старой бумаги, дерева, кожи и клея ударил мне в нос. Упакована она была в тонкую папиросную бумагу и газеты. Под всем этим оказался переплет черной кожи, весь в сильно пострадавшем от воды замысловатом орнаменте в виде завитков. Я был обескуражен. Книга была очень старой, не из тех, к которым следует прикасаться голыми руками, и она уже серьезно пострадала от времени. Я ощутил волнение от осознания того, что прикасаюсь к истории. Уголки не поврежденной влагой бумаги оказались шероховатыми, но в то же время очень мягкими на ощупь. В нашей библиотеке хранится старинная документация, связанная с китобойным промыслом, и мне было позволено время от времени копаться в этих архивах, а иногда пытаться реставрировать тот или иной документ. Полученного опыта мне хватило, чтобы понять: книга относится, по крайней мере, к XIX столетию. Такие книги никогда не пересылают, предварительно не предупредив адресата. Я застелил стол газетами. Конечно, такая раритетная вещь достойна настоящего пюпитра, на котором ее следовало бы разложить, прежде чем читать, но пюпитра у меня в доме не оказалось.
Записка была воткнута под верхнюю крышку переплета. Водянистые чернила. Тот же самый неровный почерк человека, у которого слегка дрожат руки.
Подписана записка была неким мистером Черчварри из «Черчварри и сын». Ниже был указан номер телефона. Книготорговец, специализирующийся на антикварных изданиях.
Верона Бонн. Какое отношение моя бабушка имеет к лежащей передо мной книге? Будучи бродячей циркачкой, как и моя мама, бабушка просто не могла иметь ничего общего с подобного рода букинистическими раритетами. Кончиком пальца я перевернул страницу. Бумага едва не порвалась от моего прикосновения. Страницу заполнял написанный каллиграфическим почерком текст, – возможно, излишне каллиграфическим, – так как обилие завитушек несколько затрудняло чтение. Как оказалось, передо мной было нечто среднее между конторской книгой и дневником некоего мистера Гермелиуса Пибоди. Помимо этого удалось разобрать слова «путешествующие» и «курьезы». Все остальное оставалось непонятным из-за повреждений, вызванных влагой, и излишнего пристрастия мистера Пибоди к каллиграфии. Листая страницы, я обнаружил на них сделанные рыжими чернилами рисунки женщин, мужчин, домов, странных фургонов с закругленными крышами… Я никогда в жизни не видел свою бабушку. Она умерла, когда моя мама еще была ребенком. Мама мало рассказывала мне о ней. Какое отношение эта книга может иметь к моей бабушке, оставалось непонятным, но от этого не менее интригующим.
Я набрал номер телефона, указанный в записке, игнорируя писк, означающий, что на автоответчике для меня есть непрочитанное голосовое сообщение. Я ожидал довольно долго, прежде чем на том конце линии включился автоответчик и старческий голос сообщил, что я звоню в букинистическую фирму «Черчварри и сын». После этого голос попросил меня назваться, указать точное время и дату моего звонка, а также подробно описать, что за издание я ищу. Почерк меня не обманул. Я буду иметь дело со стариком.
– Мистер Черчварри! Вам звонит Саймон Ватсон. Я получил вашу книгу. Не знаю, зачем вы послали ее мне, но меня, признаюсь, разбирает любопытство. Сегодня двадцатое июня, шесть часов утра. Книга меня заинтриговала. Я хотел бы больше о ней узнать.
Я оставил номера домашнего и рабочего телефонов, а также номер моего мобильника.
На противоположной стороне улицы Фрэнк направлялся к стоящему на краю его участка амбару, превращенному хозяином в мастерскую. Под мышкой он нес что-то деревянное. Наверное, какой-то шаблон, необходимый в его работе. Мне следовало бы попросить у него денег, а не порекомендовать имя строительного подрядчика. Строителей я и сам найду, а вот деньги на оплату их труда… Это совсем другое дело. Мне нужна прибавка к жалованию или еще одна работа. А может, и то и другое сразу.