Ночью, сидя на скрипучей кровати в мотеле, в котором они остановились на пути в Саванну, Саймон что-то писал. Когда его голова начала клониться набок, Алиса, нагнувшись над ним, поцеловала его руки, на которых остались синяки в тех местах, где она хваталась за него, вытаскивая из воды. Алиса называла их отметинами жизни. У нее были сильные руки благодаря годам, проведенным за подниманием тяжелых томов и за рыбной ловлей. Она всегда была практичной девушкой, и это сделало ее хватку на удивление крепкой.
Позже, когда Саймон лежал, прижавшись животом к ее спине, он тихо прошептал:
– Извини, извини, извини… Спасибо.
Он писал книгу. Когда они добрались до усыпанных колючками деревьев, а значит, оказались на настоящем Дальнем Юге, Алиса начала беспокоиться, не признак ли это очередной одержимости. Она спросила, зачем это ему, если они все начинают сначала.
– Эта рукопись живет во мне, – ответил Саймон.
Слова повисли в воздухе, а спустя какое-то время Алиса заметила, что он рисует темноволосого ребенка, отдаленно похожего на Энолу в детстве. Он сочинял свою собственную историю. Начиналась она с рассказа о бродячей труппе циркачей, далее следовал материал, основанный на его заметках о забытых женщинах, о Рыжковых, потомках Пибоди, о ней самой.
– А что ты будешь делать, если информации не хватит?
– Черчварри мне поможет, – ответил Саймон и пожал плечами. – Со временем мы прекрасно сработаемся. Когда имеешь дело с мрачной таинственной историей, без построения собственных гипотез не обойтись. Мы заполним лакуны. Впрочем, они и сами заполнятся.
Он собирался писать не только о мертвых женщинах, которые завладели его мыслями, но и о самом себе. Саймон так и сказал:
Алиса знала, что ее имя найдет место в этом сочинении вместе с его собственным. Есть вещи, которые ты делаешь для тех, кого знаешь всю жизнь. Ты позволяешь им тебя спасти, ты переселяешь их в свои книги и ты готов начать с ними совместную жизнь с чистого листа.